Владимир Романовский - Шустрый

– Судя по почерку, писала наша тогдашняя горничная по прозвищу Мышка.

– Под вашу диктовку?

– Нет. Таких писем было тогда много, некоторые печатали в газетах. Письмо списано с газетной заметки.

– Следовательно, это ваша матушка велела Мышке написать письмо.

– Нет. Это я велел, по настоянию одного знакомого, человека весьма опасного, но с практическим складом ума.

– Зачем?

– Нельзя было терять времени. Вашей матушке требовался какой-то исход, завершение, иначе бы она еще пять лет лежала и стонала. А для дела требовалось ровно две дюжины девушек и баб, это было одним из условий, которое я не посмел нарушить. Человек, с которым я имел тогда дело, любил точность и безукоснительность.

– Понятно. Зачем вам нужна была именно моя мать? Вы могли бы купить недостающую девушку или бабу в соседнем селении.

– В соседнем не мог. Я был тогда в ссоре с соседом…

– Когда это вы успели?

Сынок усмехнулся.

– Вам нужны подробности? Хотя – пожалуйста. Я соблазнил его дочь. Увлечения молодости.

– Ясно. Вы осознаете чудовищность содеянного?

– Чудовищность? Барон, прошу вас быть осторожнее в выборе выражений.

– Осознаете или нет?

– Барон, вы неправы, – сказал Сынок. – Вы руководитесь в данном случае предубеждениями – это понятно, поскольку вы лицо заинтересованное. Но вы должны же, как человек объективный и практический, понимать…

– Что понимать?

– Что я не мог поступить иначе. Хотел, признаюсь вам, но не мог. И вы на моем месте поступили бы так же.

– Сомневаюсь.

Сынок некоторое время молчал, а потом сказал:

– Человечество перепробовало все возможные формы правления. Народовластие, монархия, олигархия, диктат – все это уже было, и будет еще не раз. И всегда, при любом правлении, есть звания. Кто-то рождается у самого трона – или, если вам угодно, председательского кресла – кто-то в самых низах, кто-то между. Несправедливость не в устройстве, а в том, насколько злоупотребляют люди разных рангов своим положением. Иной рабовладелец бывает справедливее и добрее работодателя. Иной раб совершает поступки столь благородные, что память о них многие века служит примером аристократии. Все зависит от человека, а не от звания.

– Считаете ли вы, что поступили благородно?

– Нет, я просто действовал в соответствии с обстоятельствами. Ни разу, насколько я помню, не был я ни чрезмерно жесток, ни даже чрезмерно коварен. Скорее наоборот.

– А письмо это – не подлость ли, сударь?

– Не будь этого письма, ваша матушка могла бы скончаться от горя и тоски. Поскольку, как видим, господин Шустрый за нею до сих пор так и не приехал.

– Шустрый погиб в тот же год в «Битве Народов».

– А, да? Не знал. Примите мои соболезнования. Но если бы он не погиб – все равно, вряд ли бы он за нею вернулся. Именно за нею. Уж скорее за Акой-Бякой. Помните такую?

– Помню. При чем тут Ака-Бяка?

– Она была его любовницей некоторое время. Их сын сейчас учится в военной школе.

– Понятно, – сказал Барон. – Ну, так и быть, оставим это, сударь, я к вам вовсе не за этим пришел.

Сынок удивленно поднял брови.

– Вот как! А за чем же?

– Мне доложили, сударь, что вы ухаживаете за богатой невестой.

Сынок распрямился в кресле. Сказал холодно:

– Не вижу, каким образом этот аспект моей личной жизни до вас касается, Барон.

– Я прошу вас, сударь, ухаживания эти оставить. В столице много девушек, как, впрочем, и замужних дам, у вас большой выбор. К этой девушке приближаться больше не нужно. Она по легкомыслию своему назначила вам сегодня свидание, вы хотите с нею погулять по парку. Пожалуйста, не делайте этого.

– Прошу вас не указывать мне, Барон, и прошу вас покинуть мой дом немедленно.

– Покинем, покинем, – заверил его Барон. – Но не вдруг. Вы, сударь, упорствуете?

– Не забывайтесь, сударь!

– Упорствуете?

Сынок встал. Барон тоже поднялся и сказал:

– Я это предвидел, сударь. Я этого не хотел, но упорство ваше не оставляет мне выбора.

Он сделал знак мощному Азиату. Тот приблизился.

– Что это вы задумали? – спросил Сынок.

– Сейчас сей свирепый муж вас подержит, сударь, а я дам вам в морду. Не очень сильно, но достаточно, чтобы появился синяк под глазом. Это будет мне гарантией, что в парке вы сегодня прогуливаться не будете, ни под руку с барышней, ни даже в одиночку.

– Вы поступаете опрометчиво, Барон, – сказал Сынок.

Барон еще раз кивнул Азиату. Азиат схватил Сынка за грудки. Но тут Сынок, который, по расчетам Барона, был хлипок, ослаблен алкоголем и развратом, а о военной выправке давно забыл, в свою очередь схватил за грудки Азиата и ударил его лбом в лицо. Азиат ослабил хватку, и Сынок дважды, очень быстро, ударил его кулаком в ухо. Азиат лег на пол, держась за ухо и за нос. Барон набросился на Сынка, но долговязый вертлявый Сынок перехватил бьющую руку, очень больно наступил Барону на ногу, а руку вывернул ему за спину. Барон почувствовал, как ноги его отрываются от земли. Его бросили на пол, надавили сверху на спину коленом, и сказали:

– Насколько я понимаю, Барон, упомянутая барышня – ваша сестра. … Все думают, что дочь, и я тоже так думал, а на самом деле – сестра … Вам следовало сразу об этом сказать, а не морочить мне голову ветхими письмами и взываниями к справедливости. Теперь, когда я узнал о вашем родстве и происхождении, я, разумеется, на свидание с нею не пойду. Вас же я смиреннейше прошу в благодарность за это не подсылать ко мне наемных убийц. Это было бы с вашей стороны совершенно неэлегантно.

Он отпустил Барона и встал. Барон поднялся на ноги. Азиат продолжал лежать на полу, держась за голову. Барон подошел к нему, наклонился, потряс его за плечо (Азиат замычал от боли) и сказал:

– Вставай, жопа. Да будет сие мне уроком. Брать с собою следует людей проверенных. Вставай, тебе говорят!

Азиат поднялся.

– Прощайте, сударь, – сказал Барон.

Сынок коротко поклонился.

Никакие дети Аки-Бяки, кто бы ни был их отцом, Барона не интересовали. Он не стал наводить справки. Два крытых возка – первый с художественным Женихом и ворчливой Невестой, второй с Бароном и Полянкой, устремились на юго-запад, намереваясь успеть к двухтысячелетней страде до весеннего таяния снегов, которое так затрудняет передвижение, размывая и превращая в вязкую грязь любые дороги, кроме римских. Достигнув города, стоящего на страде, пересели в кареты.

Войны велись в те годы лишь за пределами Европы. Войска северного государя рыскали по всему континенту, не допуская конфликтов, выполняя роль жандармов. Земли вздохнули свободно и занялись обычными делами – посевами и строительством – не боясь, что их вытопчет конница, спрессует сапогами пехота, сожжет артиллерия, а чудом уцелевшие всходы заберут в пользу войск, в очередной раз встающих на защиту и во славу того или иного отечества.