Марина Алиева - Собственник

Поэтому говорю вам про второй путь, очень сложный и требующий огромных усилий.

От зла вы уже никуда не денетесь. Оно, как и во всех, сидело в вас и до эликсира, и будет притягиваться после. Но переделать его, извратить, выпустить, как желание от него избавиться, это вы можете!

«Переберите» самого себя. Пересмотрите свое прошлое, каждый значительный эпизод, отделяя нужное от ненужного, а, главное, определитесь в их сути. Этот выбор многое решит в вашем будущем. Он поможет сделать дальнейшее существование достойным, продлит вашу жизнь, и, возможно, благодаря этому, она не будет просто существованием.

Мир вы, конечно, не спасете, но вдруг кто-то другой, кто, как и вы, только безо всяких эликсиров, стоит на перепутье и не может определиться в собственных приоритетах, вдруг он уловит ваши усилия, примет их, и своим выбором повлияет на кого-нибудь ещё. Вдруг эти усилия позволят отыскать лекарство от страха. Сначала двум, трем, а затем и тридцати, и тремстам…

Подумайте об этом.

Каким бы утопичным ни казался вам этот второй путь, им все же стоит пройти. Олег был к нему очень близок, поэтому и советовал вашему дяде вспоминать все самое лучшее из прожитого. Но Вася… Возможно, он не понял до конца всю важность. Или просто не успел…

Довгер замолчал, увидев, что я прекрасно понял его намек.

А мое сознание снова раздвоилось.

«Конечно, не успел, – думала одна половина. – Не успел, потому что хотел уберечь меня от ваших же, Соломон Ильич, дурацких тайн! Теперь-то хорошо рассуждать, со мной все просто – я одинок, брошен любимой женщиной, рассорился с другом, разочаровался во всем, что делал… Теперь и мной можно пожертвовать».

Но другая половина… Она молчала. Перевес уже был на её стороне, потому что, пока Довгер говорил, сильнее всех его слов подействовал на меня бесконечно любящий взгляд, которым смотрела на него Паневина.

Домой я пошел один. Решительно пресек все попытки Довгера проводить и явственно услышал, как облегченно выдохнула Валентина Георгиевна. Ещё бы! За окном стояла почти ночь, и он, в своем буржуйском пальто, притянет местных аборигенов, как магнит. А со мной теперь ничего не могло случиться. Разве что приступ какой-нибудь. Но, в любом случае, мне лучше было идти одному – надо же когда-то учиться управлять своим новым состоянием.

Впрочем, вот ведь что странно, уже оказавшись на улице и вдохнув морозного воздуха, я, почему-то вдруг совершенно уверился в том, что никакого приступа не случится.

Вот не случится, и всё тут!

Потому что хотелось подумать обо всем, и от этого хотелось сдержаться, а самое главное, хотелось идти по пустым улицам, смотреть на освещённые окна квартир и представлять, что там, в этих квартирах, все хорошо и покойно. И люди живут, хоть и не семи пядей во лбу, но зато приятные во всех отношениях.

Улицы, впрочем, были не так уж и пусты.

На остановках ещё притормаживали редкие маршрутки, выпуская припозднившихся пассажиров, да иногда, через освещённую проезжую часть, под оранжевое мигание светофоров, шатаясь, перебредал какой-нибудь подвыпивший субъект. Но все равно, все они стремились скорее исчезнуть в темных норах подворотен и переулков, словно в этот «нечестивый» час яркий, пусть даже и искусственный, свет распугивал их, как каких-то вурдалаков.

Я прошел целый квартал, когда заметил неторопливо идущую впереди меня трогательную пожилую пару. Они шли по-старомодному, под руку, и каждый нес полупустую авоську. Мне захотелось обогнать их и посмотреть в лицо, но перед арочным входом в какой-то двор пара остановилась, переговорила о чем-то и торопливо в этот двор нырнула. «Господи, уж не целоваться ли?!», – подумал я, с радостью улавливая в себе отголоски странного теперь любопытства. Спешить было некуда и, поравнявшись с подворотней, я последовал за парой.

Увы! Умилившие меня старики профессионально рылись в мусорных баках.

И ведь, что примечательно, весь двор тонул во мраке, и только над переполненной мусоркой сиял единственный работающий фонарь. В его свете я хорошо смог разглядеть два испитых, опухших лица, обернувшиеся на звук моих шагов.

Вот тебе и милые старички!

Возможно, эти двое даже не были так стары, как казались, но теперь это не имело никакого значения. Померещившаяся мне пастораль длиною в жизнь, обернулась уродливым лицом бомжа!

Удивительно, но ожидаемой вспышки злобы это открытие не вызвало.

То есть, сначала, на короткое мгновение, что-то такое зашевелилось – скорей всего, недовольные лица бомжей вызвали ответную реакцию – но я, вполне осознанно, подавил растущий гнев.

На кого злиться-то, Господи!

Давным-давно, (или не очень), были эти двое маленькой девочкой и маленьким мальчиком, которых кто-то любовно пеленал, возил гулять в коляске и поил из бутылочки соком или сладкой водичкой, и мечтал о достойной судьбе для своего ребенка.… Впрочем, возможно, они росли в детдоме. Но и тогда, и девочка, и мальчик обязательно о чем-то мечтали. И это «о чем-то» вряд ли, хоть отдаленно, хоть какой-то самой малой своей частью, напоминало то, что было теперь, в действительности.

Нет, я нисколько их не жалел. Даже тех, мечтающих мальчика и девочку. Жертвой каких бы обстоятельств они ни стали, обстоятельства эти, в конечном счете, созданы были ими же. Но мелькнувший на короткий миг образ беспомощных малышей, неожиданно заставил меня задуматься.

Где, в какой момент своей жизни, теряем мы невинность? Не ту, пресловутую, сексуальную, с которой все так носятся, а ту, о которой говорил тогда, у меня дома, Довгер. Невинность, позволяющую беспричинно радоваться новому дню. Ведь у каждого было это когда-то, как была когда-то любимая игрушка. И мне показалось очень важным понять, под влиянием чего уходим мы из этого состояния и высокомерно забываем о нем, как забываем и любимую игрушку? С какой вдруг стати, решили мы, что для радости обязательно нужна причина, иначе это признак умственной отсталости? А то, что за окном просто светит солнце, и весь этот мир, прекрасный и загадочный, живет, верша свои каждодневные галактические дела, не достаточный повод для счастья? Может быть, в тот момент, когда мы перестаем это ощущать, и рождается тот страх, от которого нет спасения?…

– Э, мужик! – вырвал меня из раздумий глумливый окрик. – Дай позвонить, очень надо.

Я остановился и медленно повернул голову.

Трое парней развязно шли на меня из дворовой темноты. От них за версту разило перегаром и наглой самоуверенностью, и прежний человек во мне испуганно поджал хвост. Правда, в тот же момент он исчез, поглощенный тем новым, что создалось под воздействием эликсира.

– Не дам, – процедил я, сквозь стиснутые зубы.