Валерий Хазин - Труба и другие лабиринты

Что ждать уже нечего и нечего бояться – теперь было ясно, и все трое понимали: как ничто не аукнется, так никто и не откликнется из заволжской глухоты. И ясно было, что ещё не протрубила труба, ни за кем не придут, ничего не возьмут.

Но ясно было и другое.

Каждый день технической промывки и простоя на гидрозатворах в режиме консервации выедал дыру за дырой в заемных запасах, углублял долговую яму. Нужно было и можно было бы возобновлять откачку, но никто не решался начать. Ибо никто не мог поручиться, что не утекли вместе с последней нефтью и сведения о трубе, и что там, куда утекло, не поджидают жадные до чужого.

Словом, и стоять было нельзя – и двигаться невозможно.

«И некому молвить из табора улицы темной» [61], – воспользовался Шафиров словом поэта и сумрачно возразил Застрахову, заговорившему было о том, что, мол, не жили никогда хорошо и, похоже, незачем привыкать…

Шафиров же назвал непростительным малодушием саму мысль остановить дело, опустить руки. И, поглядев исподлобья на соседей, сказал, что решение все равно должно быть найдено.

Но решение – теперь и это стало понятно – решение бессмысленно было искать здесь, возле трубы, на Ветловых Горах или в каком-нибудь Заречье. И вообще на Волге.

В таких случаях, сослался Шафиров на давний опыт, искать нужно не там, где потерял, а совсем в другом месте, где-нибудь вдалеке. Когда требуется прорыв, полезно бывает забыть о тупике, где некому молвить из табора улицы темной, но перенаправить взор и слух туда, откуда приходит свет и слышны иные голоса. А если выражаться деловым языком, – сужение рынка принуждает к серьезным вложениям в новые технологии. И значит, по всей видимости, пришло время ехать за море – набираться ума.

И пока есть деньги, сам он намерен отправиться в землю Израиля, чтобы изучить там лучшие в мире системы безопасности и защиты трубопроводов, и заодно повидать Розу, а Мусе (пока есть деньги) тоже рекомендует навестить дочь и посмотреть, кстати, как устроена социальная политика нефтеносной Норвегии… Впрочем – и тут Шафиров снова пристально посмотрел на Мусу – можно поступить по-другому и отправиться в богатейшую из нефтедобывающих стран, или иначе – сделать то, что правоверным полагается исполнять при первой возможности: совершить хадж, и при этом посетить не только Мекку и святые места, но поглубже исследовать методы и формы перераспределения нефтяных доходов Саудовского Королевства. Почему бы не воспользоваться ситуацией, ведь, насколько известно Шафирову, приближаются, по лунному календарю, первые дни месяца зу-ль-хиджа [62], – если, конечно, Муса не возражает против подобного предложения?

И после молчания Муса усмехнулся горько и сказал, что возражения вряд ли уместны, вот только сам он в мечеть не ходит, водку пьет хотя и редко, но с удовольствием, да и не положено вроде бы, совершая хадж, заниматься мирскими делами и коммерцией [63]…

А Шафиров отвечал – тоже усмехаясь, – что если посчитать все съеденные им бутерброды с ветчиной и сыром, и помножить на число рабочих суббот [64], – нельзя и представить, какое наказание уготовано ему там, при первой же встрече…

В любом случае, вздохнул Шафиров, убеждение его таково, что ехать надо, а выбор, разумеется, за Мусой – тем более, неизвестно еще, успеет ли он получить индивидуальную норвежскую визу, или проще будет влиться в группу паломников, отбывающих в Саудовскую Аравию…

И через сколько-то дней, на стылом перроне, возле подножки ночного московского поезда, Застрахов, которому предстояло остаться на хозяйстве, долго жал озябшие руки Шафирову и Мусе, а потом снова – Мусе и Шафирову; и все мерзли, но медлили; и хотя никто не признался, всем троим показалось, будто заиндевевшие привокзальные ели кивают в их сторону, провожая, – то ли одобряют уклончиво, то ли укоряют молчаливо.

Когда началась новая жизнь девятого дома на Завражной? Нетрудно сказать.

Весной, на первой неделе, когда дни уже нагоняли ночи поминутно, а тени, наоборот, становились короче, медлительнее, и расплывались, как бы дыша и оттаивая прямо на глазах – сливочно-синим по белому.

Накануне праздника, накануне того дня, что по недоразумению еще зовется Женским [65], заключена была новая сделка. Совершенно новая сделка.

А до того – никто не скажет, долго ли протекали прения, тяжки ли были труды, гладки ли поиски. Недолог был лишь доклад Застрахова вернувшимся: ничего не случилось – ни облав, ни обвалов. Вот только тревога, по его словам, уже просочилась в дом, и теперь вьется и бьется по этажам – то гулким говором меж пролетов, то хлопотливым замочным клекотом, то внезапной тишиной.

Вернувшиеся были молчаливы и улыбчивы. Совоголовый Шафиров слушал внимательно, но в подробности не вникал, не переспрашивал. Муса же, будто стесняясь, время от времени притрагивался к своему стриженому затылку или оглаживал рукой губы и подбородок – недавно лишенные поросли паломника, они смутно розовели на его лице, залакированном оливковым аравийским загаром [66].

Неясно, кто из вернувшихся объявил вопросом решенным то, что начинать надо всё заново и дело вести совсем иначе. Но сказано было: не тот богат, кто владеет недрами или сидит на трубе, а тот, у кого в руках узлы торговых нитей или пути чужих караванов.

И еще было сказано, что незачем уподобляться классическому герою Герману, обдернувшемуся, по словам поэта, на пиках и слетевшему в психушку, – а следует научиться жертвовать необходимым в надежде получить излишнее [67].

И передано было, что ни одна респектабельная добывающая компания не ведет собственной торговли, а сдает нефтеносные колодцы в аренду продавцам, и цена аренды достигает кое-где девяноста тысяч фунтов стерлингов в день.

И значит – дошло до них в невеселом согласии [68]– чтобы сократить время на оборот денег, или дорогу настоящего богатства к дому номер девять, нелишним будет слегка удлинить транспортное плечо.

И скоро нарастили трубу от прежнего места откачки, и протянули по оврагу в дальнюю ложбину его, и подвели под крышу узел учета нефти с электронасосом, клиновыми задвижками и камерой разлива. А на последние деньги заново пробили бульдозером заброшенные подъездные пути в обход.

И только Застрахов, разводивший бригады по вахтам, день ото дня делался все мрачнее, и все чаще предлагал увести работы под покров ночи, дабы не заподозрили чего-либо добрые соседи по Завражной. Но Шафиров возражал, не желая платить за сверхурочные, и говорил, что сугубая скрытность как раз и распалит подозрительность завистников, тогда как вальяжные рабочие в ясный день станут лучшим залогом спокойствия. А Муса соглашался: в стране, где никого не удивляет скоростное шоссе, замирающее на краю обрыва, или взлетная полоса посреди глухого леса, – лишнюю трубу, забор или кирпичную коробку просто не заметят.