Валерий Хазин - Труба и другие лабиринты

И, по слову Шафирова, с согласия Мусы, Застрахов подключил дистанционный взрыватель к трем сотовым телефонам, но запрограммировал так, чтобы цепь срабатывала лишь при одновременном сигнале с двух аппаратов, и каждый третий при этом мог бы служить блокиратором. А коды договорились менять еженедельно.

И покатились недели, словно бы волны Волги весной, и земля зазеленела, и запели птицы в небе Вольгинска.

По теплу подступало благоденствие.

К концу весны – скорее, чем думали – покрыли издержки, восстановили всем привычный доход, вернули долги сыну Застрахова, Даниилу.

Себя не обижали: знали цену себе, но и меру знали. В резерв откладывали много – много больше, чем прежде.

Не утихал ток в трубе; исправно прибывали платежи по путям, проложенным Мусой; и каждый житель дома номер девять на Завражной получил свое, наделенный по силам заботами, прибылью – по трудам.

И скоро пошли споры о том, не пора ли, с учетом повышательного тренда на мировых рынках и всегдашней неспособности стран ОПЕК договориться, увеличить суточную арендную плату, а вместе с тем изменить систему перераспределения сверхдоходов?

Не пора ли делиться, спрашивал Застрахов, не начать ли уже воздавать должное прочим трудящимся, или иначе – не дать ли людям во всей полноте ощутить на себе благотворное влияние трубных потоков, ибо сказано «отпускайте хлеб свой по водам» [75]?

А Муса смеялся в ответ и от времени до времени прерывал его скоротечную речь, восклицая: «Борис, ты не прав!» И напоминал соседу, не сам ли он еще недавно уверял, будто не будет от дармовых денег ни пользы, ни прока завистникам, а только прогудят всё в один миг? И разве не передано, не наказано также не злословить богатого и в спальне своей, потому что птица небесная может перенести речь твою и сделать слово твое крылатым? [76]

А совоголовый Шафиров возражал, говоря, что оба правы по-своему, только не нужно забывать, что все труды человека для рта его, а душа не насыщается. Не так давно, говорил Шафиров, зарплаты повысили всем, однако тут частить не годится, поскольку при прежней работе не поднимает это цены труда, а, напротив, роняет в глазах трудящегося, и лишь развращает его. Ясно, конечно, что потребности будут расти и дальше, и надо делиться – и нынче, и впредь, – но нельзя одаривать до поры или не к месту, а еще труднее найти дарам меру и вес, и уж почти невозможно достичь справедливости – и всегда остаются обиженные. А если выражаться деловым языком, резервный фонд, по наполнению его, можно считать чем-то вроде налога на добычу полезных ископаемых, а по назначению – налогом пенсионным или оборонным.

Не забудем, продолжал Шафиров, готовность – прежде всего. Кто скажет нам о приближении Хозяина, либо тех, кто является от обхода земли? Кто знает пути нефти в трубе, кто приведет нас посмотреть на то, что будет после? [77]И коль скоро предлагается сейчас приступить к перераспределению собранного, – то есть, по сути, одолжаться у будущего – нужно вспомнить опыт нефтедобывающих стран и честно ответить самим себе, сколько пускать на мгновенное потребление и сколько откладывать? Какую долю накопленного отсекать в неприкосновенный запас, какую – тратить? На что? Когда и в каких объемах? Что и кому это даст? Установить, одним словом, какой будет цена отсечения?

Никто не скажет, надолго ли затянул соседей в прения новый нефтяной оборот, но вскоре решили: раз уж поставили в подъезде приличную дверь с кодовым замком, нужно привести в порядок и сам дом целиком – отремонтировать квартиры всем желающим, а потом, когда закончится неизбежная сутолока и грязь, – облагородить и лестничные пролеты, и площадки, и чердак.

И поручили Застрахову составить сметы из расчета сто двадцать долларов на квадратный метр. Условились деньги из резервного фонда выделять не сразу, а поэтапно, и расходовать в строгом соответствии с графиком под наблюдением Застрахова и Мусы. А поскольку состояние квартир, кошельков и мозгов у всех разное – согласились, что всё, превышающее по стоимости отведенные лимиты (будь то работы, материалы или фурнитура), должно оплачиваться жильцами из собственных средств.

И тогда, сказал Шафиров, не пострадает баланс, ибо взвешено будет дармовое и заработанное, и почти для всех это станет окончательным решением квартирного вопроса, и никто не будет, вопреки популярному классику, ни обделен, ни испорчен. [78]

И поставили Застрахова во главе работ, а Мусу – на закупки, дабы сэкономить на опте. И вменялось обоим сделать так, чтобы не оказалось в бригадах ни одного жителя Вольгинска или Заречья, но заезжали вахтами из каких-нибудь дальних – желательно, финно-угорских – земель рабочие, известные своим трезвым нравом, немногословностью, трудолюбием.

И договорились не жертвовать качеством ради темпа, но и не затягивать, поскольку понятно было: прежде чем войдет жизнь в неспешное буржуазное русло, течение времени в доме номер девять по Завражной еще долго будет приносить и стук молотков, и грохот пробойников, и дрель, и прель, и мусорный ветер вокруг.

Потом, когда вспоминали то, что случилось под конец работ, многие называли это сказкой бочки [79]. Но никто не мог сказать точно, была ли бочка, лгала ли сказка, или смутила быль.

Уже выгребали потихоньку строительный хлам в подъезде, выметали стружку и крошку, и сор из углов, готовились к перемене перил, окон и колеров – как вдруг обнаружилось: пропала у ремонтников металлическая бочка, или баррель с эпоксидной смолой.

Поначалу в пропажу не поверили, допытываться не стали и решили, что рабочие обсчитались сами или темнят по привычке, надеясь навариться по мелочам. Да и кому, в условиях товарного изобилия и полного равенства по сметам, могло прийти в голову тащить смолу в таком объеме? И главное – зачем?

А через время – хотя и неизвестно, каким было это время – бочка объявилась сама на балконе седьмого этажа.

Правда, на чьем именно балконе – Урочковых или Волотовских – тоже осталось неизвестным, потому что самой бочки никто не видел, а только слышали накануне ночью глубокий, глухой толчок с перестуком. И поскольку балконы в тех квартирах были проектно смежные, проходные, а бочка хитро уставлена на высокий порог в пожарном проеме панели – после никому уже не удалось объяснить, почему выскочил осиновый клинышек из-под днища, каким боком уклонялась бочка первоначально, и чья сторона виновата. Урочковы кивали на Волотовских, а те отнекивались и грешили на зятя Сливченко, уехавшего в длительную командировку в Пермь.

Но все это открывалось не сразу, и вскрылось позднее, тогда как бочка, очевидно, открылась мгновенно.

И утром те, кто жил ниже седьмого этажа, проснувшись, не увидели света, а увидели за окнами плотную, волнообразную, неестественную завесу.