Владимир Романовский - Средневековый детектив

– Ты не робей так, – обнадежил ее Годрик, и потрепал ее по щеке, отчего у нее опять округлились глаза. – Не на самом же деле я тебе собирался нос отрезать. Ты и так красотою не вельми отмечена, а без носа и вообще от тебя шарахаться будут. Надо тебя моему хозяину показать. Не этому, а настоящему моему хозяину. А то он изнывает последнее время. Может быть, ты – именно то, что ему нужно. Я-то разборчив, зачем мне такая корова дурная, да и моешься небось редко, а хозяин мой не очень разбирает, особенно последнее время.

А впрочем, какая еще погоня, подумал Хелье. Для погони нужны лошади. Ближайшие лошади – в Верхних Соснах. Главное – двигаться быстрее, чем может бежать человек. Он слегка прищелкнул вожжами. Облегченная повозка пошла быстрее.

***

Дьякон Анатолий погладил новгородскую свою жену по пухлому плечу. Жена заворчала, перевернулась на другой бок, толкнула дьякона солидных размеров арселем, и засопела умилительно. Дьякон испытывал к жене самые теплые чувства, несмотря на то, что временами ему хотелось ее убить. Об этих своих порывах он никому не говорил и считал их проявлениями слабости.

Слезши с ложа, дьякон на ощупь добрался до двери опочивальни и вышел в соседнее помещение, служившее в церковной пристройке одновременно столовой, занималовкой, и гридницей. На большом дубовом столе лежали фолианты, свитки, парча, письменные принадлежности, недоеденная бжевака в глиняной плошке (дьякон был сладкоежка, и новгородские сласти ему ужасно нравились), какие-то предметы, назначение которых впотьмах легко не определяется, чей-то лапоть (как он сюда попал?), и так далее. Дьякон нашел ощупью сундук и в несколько приемов зажег свечу. Мышь побежала от стола под дверь. Дьякон исследовал бжеваку. Нет, вроде бы, мыши равнодушны к таким грункам. Попробовал. Вкусно.

Вытерев пальцы о подол рубахи, дьякон капнул воском на стол и пристроил свечу. Огромный фолиант на двух каталках – Евангелия по-славянски. Писано лет сто назад. Сегодня так не пишут – между словами вставляют пропуски.

– «Аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаше сокровище на небеси, и гряди вслед мене. Слышае же юноша слово, уиде скорбя. Бе бо имея стяжания многа».

Анатолий вспомнил этот стих в греческом варианте, а затем по-латыни. Попытался вспомнить арамейский вариант, но ничего не вышло – арамейского он не знал. Но вроде бы ни в греческом, ни в латинском варианте слово «имение» не уточнялось в конце, не превращалось в «стяжания». Перемудрили славяне древние. Надо будет попросить писца исправить при переписке.

Хорош Вятко-писец, смышленый малый. Одно плохо – дьяконица к нему неравнодушна. Они мне оба нужны, но функции у них разные.

Говорил я давеча проповедь возле торга. Не очень складно, как всегда. Многие смеялись – но это лучше, чем когда молчат или не слушают. А смеясь – глядишь и запомнят что-нибудь. Вот только богатых деток надо бы приструнить – язычники, как есть язычники, сверху до низу. Ничем их не проймешь. Пороть надо, пороть. А деньгами-то сыплют направо и налево. Одна одежка стоит столько, что на починку крыши в церкви хватит на десять лет вперед. Посадник нас не любит. Ох не любит. И не было бы беды. Правда, главный давеча с ним говорил, и посадник согласился, что церковь – нужна. Главный ему обещал, что будет напутствовать народ, чтобы чтили посадника, чтобы десятину платили исправно. Но народ нынче жадный, от десятины уклоняется, а церковь страдает. А если они вдруг, эти язычники новгородские проклятые, вздумают смуту устроить? Мне главный говорил давеча – дело неладно, все к тому идет. А дьяконица моя ничего не понимает и понимать не хочет. Шестой месяц беременности. Это только и спасает, иначе бы каждый день Вятке глазки строила, а не в неделю раз.

От мыслей оторвал Анатолия стук в дверь. Стучали кулаком, не очень-то вежливо. Кого это еще принесло в такую пору? Глубокая ночь на дворе. Вот же новгородцы безбожные, шляются по ночам туда-сюда, в двери стучат. Не пойду. Пусть стучат.

Стук повторился, настойчивее. Анатолий вздохнул, быстро произнес молитву, и пошел к двери. Если стучат – надо открывать. Так написано.

Трудно отпирать засовы одной рукой. Но другая занята свечой. Отпер.

– Здравствуй, дьякон, – сказал давешний знакомый, парень не очень понятный, вроде бы варанг. – Прости, что так поздно тебя тревожим.

За варангом стояли три женщины и один неприятного вида тип в болярской шапке набекрень.

– А что есть надобно, добрейший людь? – спросил Анатолий, лживо улыбаясь.

– Вот этих трех женщин сейчас ищут, и если найдут, то плохо им будет. Я не собирался к тебе обращаться, беспокоить тебя, но так получилось. У тебя безопаснее всего. На один только день приюти их, спрячь, никому не показывай. А завтра к вечеру я за ними приду.

Ну вот еще, подумал Анатолий. Только этого не хватало. Что скажет дьяконица?

– И дьяконице ничего не говори.

– Тяжек грех, – пожаловался Анатолий. Понурив голову, добавил он неприязненно, – Заходите.

Компания зашла в пристройку. Гости старались ступать тихо.

– Вон в там, в там грядите, – показал дьякон перстом. – Вон в там комната.

Полуподвальное помещение, вроде подсобного, метлы, тряпки какие-то, все старое. Рябинный Храм, содержащийся в основном на деньги Краенной Церкви, средства имел скудные.

Любава и Белянка обменялись комментариями шепотом. Похоже, Белянке приключение начинало нравится, несмотря на испуг.

– И вот что, дьякон, – сказал Хелье тихо. – Если кто будет спрашивать – ты ничего не знаешь и никого не видел. Да?

– Да, так, – уныло откликнулся дьякон. – А еда как? Еда для им?

– Заглянешь к полудню, поделишься чем-нибудь с твоего стола. Но так, чтобы дьяконица не видела, и чтобы никто вообще не видел. Только до вечера, Анатолий. Пожалуйста. А днем никуда не ходи.

– Проповедь читать намерение.

– Нет уж, пожалуйста, пусть кто-нибудь другой прочтет.

– Нет другой.

– Есть другой. Слушай, их ведь правда убьют, если обнаружат, и ты будешь виноват.

– Ты не любить меня, – с уверенностью сказал Анатолий.

– Дьякон, – Любава положила руку на плечо Анатолия. – Посмотри на меня.

Он посмотрел уныло.

– Мы ни в чем не виноваты. Но нас хотят убить. Неужто не приютишь ты нас? Ведь ты христианин.

– Христианин, – согласился дьякон мрачно.

– Годрика я вам оставлю, – сказал Хелье.

– Это зачем еще? – возмутился Годрик.

– Тише. На всякий случай.

– Я не желаю!

– Это все равно. Нож у тебя с собой. Сверд не дать ли мой тебе?

– Нет, я сверды не люблю, – недовольно и деловито сказал Годрик.

– Вот и славно. А то я без сверда себя на улицах города этого голым чувствую. К вечеру я приду. В крайнем случае к завтрашнему. Опусти все засовы и никому не открывай. Начнут ломиться – действуй по обстоятельствам. Но не думаю, что начнут. Анатолий – человек верный.