Владимир Романовский - Средневековый детектив

Анатолий, уловивший смысл слов несмотря на скороговорку, покачал неодобрительно головой. Годрик пробурчал что-то, тоже неодобрительное.

– Все, – сказал Хелье. – Я пошел. Любава…

Любава обняла его и поцеловала в щеку. Видя это, Белянка тоже обняла Хелье и тоже поцеловала в щеку. Хелье, подумав, обнял Годрика и поцеловал его в щеку.

– Э, – сказал Годрик.

Хелье кивнул Анатолию и быстро вышел.

Анатолий некоторое время созерцал компанию. Целовать его в щеку никто не собирался.

– Ладно, – сказал он. – Вон угол. Кадка. Полдень принесёт еда.

Годрик посмотрел по сторонам, выбрал себе ховлебенк, и сел на него.

– Что он сказал? – спросила Белянка у Любавы.

– Кто?

– Ну он вот. Дьякон, – она показала глазами на Анатолия.

– Велел, чтобы на пол не гадили, есть кадка, – сообщил Годрик с ховлебенка.

– Запереть дверь, – объяснил Анатолий, уходя и унося свечу.

***

Рискуя быть увиденным, Хелье все же доехал, щелкая вожжами, до дома тетки Погоды и разбудил ее стуком.

– Ну, что тебе? – спросила сонная тетка Погода.

– Давал я тебе два свитка на хранение давеча. Они мне нужны.

Она вынесла ему свитки, завернутые в шелковый лоскут, и получила за труды полгривны.

Повозку Хелье подогнал к стене рыбацкого домика. Корова сонно подняла голову и смотрела, хлопая ресницами в рассветном солнце, как он распрягает лошадь. Осталось завести свиней или овец, и будет хозяйство, подумал Хелье.

На крыльце сидел угрюмый Дир, почти не обрадовавшийся возвращению друга.

– Не спится, – объяснил он, жуя травинку. – Где Годрик?

– Я велел ему закончить кое-что. К вечеру будет.

Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.

– Минерва там?

– Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.

– Насущные … как?

– Контрибуции.

– Не понимаю.

– Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен – на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.

– Это кто тебе такое сказал?

– Ротко.

– А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?

– Ну да?

– Именно так и есть.

Дир подумал.

– Наверное, это страшно неудобно, – сказал он.

– Почему же?

– Допустим, вышла женщина замуж.

– Так.

– Любит мужа.

– Ну и?

– Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.

– И что же в этом плохого?

– Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.

– Может ты и прав, – сказал Хелье. – Не знаю.

Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.

– Я немного подремлю, – объяснил он. – Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.

Он не задремал – уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни. На дереве, растущем впритык к домику, очень жизнерадостно кричали какие-то птицы. Нет, никуда это не годится, подумал Дир. Она совсем как ребенок, да и грязная. И ведь удается ей как-то зарабатывать деньги. Развратные астеры! Хелье говорит, что нужно ему быть на торге днем, вместе с этими. Говорит, что не опасно. А мне вот нельзя на торге появляться. Я выполняю поручение, и я должен давно уже быть в пути. Может, Гостемил согласится составить компанию? А то ехать в Киев одному скучно. Правда, со мной Годрик. Но это совсем не то. Может этот … зодчий … поедет?

Ротко проснулся не очень рано, понежился некоторое время на ложе, чувствуя себя прекрасно и получая удовольствие от того, что вокруг люди. Потянувшись, он встал и вышел к реке умыться.

Минерва проснулась вслед за ним, с деловым видом в одной рубахе подошла к столу, и уже ухватила было грязной рукой пегалину, но Дир, заметивший это, схватил ее за плечо.

– Ты бы помылась.

– Сгинь.

– Не кричи, Хелье спит.

– А мне-то что, что он спит.

– Иди на реку мыться.

– Нет. Сначала поем.

– Ухи надеру.

Она злобно посмотрела на него и пошла к двери. Он понял, что она сейчас убежит, и кинулся за ней. Схватив ее за руку он потащил ее к реке. Минерва упиралась, кричала и ругалась страшными словами. Взяв ее под мышки, Дир поднял девушку, качнул, и кинул в воду. Место не очень глубокое, берег Волхова здесь достаточно пологий, но маленькая Минерва, покричав и побултыхавшись, пошла ко дну. Дир, испугавшись, что она сейчас утонет и ему придется давать отчет перед Хелье по этому поводу, зашел в воду по пояс, выловил Минерву, и выволок ее на берег. Она плевалась и делала страшные глаза. Наверное, напугалась. Когда Дир стал оттирать грязь с ее рук и лица ее же мокрой рубахой, она не сопротивлялась.

– Зайди в воду по пояс и потри себя всю, с ног до головы, – приказал он. – А то с тобой рядом находиться невозможно совершенно. Астеры чумазые.

Она послушалась. Потерла тут и там, вышла, но Дир содрал с нее мокрую рубаху и погнал ее опять в воду.

– Тереть везде, – велел он.

Она стала тереть и вскоре ей это занятие стало нравится. Дир протянул ей рубаху, и она стала тереть рубахой. Когда она снова вышла на берег, на этот раз более или менее чистая, Дир оглядел ее, дрожащую, тощую, с зарозовевшей кожей, критически, испытывая чувства, близкие к чувствам если не отца, то старшего брата, и, сняв пряжку, завернул ее в свою сленгкаппу, краем которой он вытер ей нос.

В отсутствие Годрика Дир разогрел пегалины и оставшийся солидных размеров кусок хвербасины, и подал на стол.

– Не хватай! – велел он Минерве. – Горячо. Ешь помедленнее.

Вернувшийся с купания Ротко был очень рад завтраку и сел за стол под пристальным взглядом Дира. Диру явно хотелось что-нибудь сказать по этому поводу, но он промолчал.

После завтрака Минерва походила по помещению, вернулась к ложу, на котором провела ночь, пощупала туго скрученные соломенные связки под покрывалом, встала на них сперва коленками, а потом и в полный свой невеликий рост, и подпрыгнула. Ложе и солома спружинили, и Минерве понравилось. И стала Минерва подпрыгивать на ложе, волосы вверх-вниз, руки в стороны, повизгивая от удовольствия. Ротко смотрел на нее задумчиво, а Дир, присев на ховлебенк, хихикал басом. Потом Минерва соскочила с ложа, нашла где-то метлу и какие-то тряпки, и очень быстро, заставляя время от времени Дира и Ротко поднимать ноги, чтобы можно было пройтись у них под ногами метлой или тряпкой, прибрала в домике, да так лихо, что непостижимым образом жалкая лачуга приобрела вполне презентабельный, чистый вид. Ротко рассматривал какие-то свитки и парчи, сидя на ложе и скрестив ноги. Дир вышел на крыльцо и некоторое время что-то объяснял корове.