Владимир Романовский - Средневековый детектив

– Нужно перепрятать, – объяснил Александр. – Слишком много людей знает, где и что храниться. Не дело это. Карт начертили штук десять.

Ликургус промолчал.

– Интересное какое общество, или содружество, – сказал Ликургус. – Все разные. На каком языке переговариваетесь?

Будто в ответ ему один из всадников сказал что-то копающему, и копающий откликнулся. Обе фразы произнесены были по-латыни.

– А можно мне к вам? – спросил неожиданно Ликургус.

Александр серьезно на него посмотрел.

– Это я и собирался тебе предложить. Не Явану, но Ликургусу. Однако не сразу. Есть испытательный срок.

– Сколько?

– Пять лет.

– Так долго?

– Я хотел было удлинить до десяти, но общество воспротивилось.

– А чем вы занимаетесь?

– Этого я тебе сейчас сказать не могу.

Эржбета появилась рядом с ними – бледная, забрызганная кровью, с глазами, полными безумием.

– Сейчас они уедут, и мы займемся дальнейшим, – сказал ей Ликургус.

– В этом нет надобности.

– Не понял.

– Горясера больше нет.

Ликургус вздохнул и в упор посмотрел на Эржбету, не отводя глаз.

– Мы же договаривались. Грех пополам.

– Мне уже все равно. Хочешь – расскажи кому следует о нарушении договора.

– Что за договор? – спросил Александр, оглядываясь на стену домика позади себя и стараясь не смотреть на Эржбету.

– У нас тоже есть свои тайны, – ответил Ликургус.

Стемнело.

Сорок воинов оставалось в детинце – тридцать славян и десять варангов. Они ожидали прихода войска, болтали, жевали, залезали на стены и смотрели – не идут ли?

Часа за три до полудня с севера прямо к детинцу пришел конный отряд из тридцати кососотенцев, ведомый полководцем Ляшко, которого конники не очень-то слушали. Но приказ дан им был накануне Ликургусом, о котором они знали, что он свой человек, такой же, как они сами, профессиональный убийца, и с опытом командования, который он только что продемонстрировал, и приказ они намерены были выполнить.

– Открывай ворота! – крикнул Ляшко страже.

Конники въехали в детинец. Со всех сторон стали сбегаться к ним воины, встали вокруг толпой. Кососотенцы, уставшие, злые, в грязи, в пятнах крови, чумазые от дыма, презрительно на них смотрели из седел.

– Есть приказ, – объявил Ляшко зычно воинам детинца, – привести вас всех к присяге. Присягать будете прямо сейчас светлому князю, защитнику всей вашей подлой астеровой земли, Ярославу. Есть второй приказ – рубить в куски каждого, кто этому не возрадуется. Войско, которое вы, подлые предатели, здесь ждали, не придет.

– Это почему же? – спросил кто-то.

– Полегло все потому что. В неравном бою. Валко-поляк обязательно придумает об этом какую-нибудь проникновенную былину и вам ее исполнит. Присягать будете по одному, вон там, где пенек торчит.

– Почему там? Обычно…

– Потому что там удобнее резать на куски невозрадовавшихся.

Воинам детинца это заявление не показалось смешным, в то время как, судя по их лицам, кососотенцы восприняли его со всей серьезностью и профессиональным равнодушием. Слово «возрадоваться» произнес, отдавая приказ, Ликургус, и Ляшко счел должным его повторить. Он многому научился за последние полгода.

– А посадник? – спросил кто-то из воинов.

– Это какой же посадник?

– Константин.

– По этому поводу есть третий приказ. Всякому воину, кто изловит и доставит на тиунов суд бывшего посадника, а ныне предателя и труса, Константина, обещана награда в тысячу гривен серебра. А ежели изловит его смерд или ремесленник – тысяча гривен кун. А ежели холоп, то десять гривен серебра и вольность.

– А ежели женщина? – спросил кто-то.

– А ежели женщина его изловит, – сказал Ляшко, – то я тебя лично, добрый человек, при всем народе восемнадцать раз в арсель поцелую.

***

Через час, ближе к полудню, на торге толпился народ, но торговля не клеилась – все сплетничали и ссорились, распускали неблаговидные слухи и строили фантастические теории о том, что происходит в детинце и в городе. Небо расчистилось, августовское солнце засияло над Новгородом. За два часа до полудня ворота детинца открылись и повозка с сидящим в ней биричем Маланом-младшим покатилась к вечевому помосту. Малан с несколько растерянным выражением лица забрался на помост, оглядел толпу, и развернул свиток. Случилось то, что давно уже не случалось на вечевой площади – толпа замолчала. Вообще. Никто не шептал, не вскрикивал, не обменивался саркастическими репликами. Малан заговорил глуховатым голосом, но слышали его даже у ворот также замолчавшего вдруг торга.

– А надобно мне вам, новгородцы, объявить следующее. Великое счастие посетило нас, новгородцы, великое. Князь Ярослав, так нас всех любящий, так радеющий о благоденствии нашем, решил взять на себя бразды правления. Решил князь, что в связи со сложившейся беспокойной обстановкой не с руки ему теперь заниматься делами внешними, ибо страдают дела внутренние, до нас непосредственно касающиеся. Вник светлый князь в дела города, и увидел он, что творится несправедливость величайшая. Обирают новгородцев. Хотят опять назначить дань Киеву. От татей, разбойников, убийц шагу ступить на улицах нельзя стало. Стал князь наш искать – кто же виноват в горестях народных? И нашел князь главных злодеев. А первый-то злодей прозывается Константин – предатель и проходимец. – Малан выдержал паузу. По толпе прокатился говорок. Многие усомнились. – А назначена за излов да привод в детинец упомянутого Константина награда – воину тысяча гривен серебра … смерду или ремесленнику, а еще торговцу, тысяча гривен кун … а укупу пятьсот … а холопу десять гривен и вольная.

Сомнения в том, что Константин проходимец и предатель, начали рассеиваться.

– А второй-то злодей прозывается Горясер. А за излов и привод его в детинец сто гривен воину…

Ляшко в окружении дюжины ратников выехал из детинца и проскакал галопом к помосту. Спешившись и привязав коня к столбу, он стал слушать Малана.

– А еще вести такие … – сказал Малан.

– Э! Ты не все сказал! – возразил Ляшко.

– Я все сказал.

– Не все, – Ляшко забрался на помост. – Договаривай.

После короткого напряженного молчания, Малан вдруг приосанился и задрал подбородок.

– Я не могу сказать такое новгородцам. Не могу честных людей в соблазн вводить. Никогда ни один бирич на это не пойдет. Биричи дорожат словом и сердцем своим. – В глазах Малана засверкали огоньки – он почувствовал сладостный вкус верхнеэшелонного диссидентства. – Мы честные люди, и наш народ честный. Мы…

Тогда Ляшко, не дав ему договорить, просто столкнул его с помоста. Малан упал, больно ударившись, и поднялся, потирая локоть и морщась.