Игорь Соколов - Любовь по Цикенбауму

– Надо просто чаще любить, это помогает отключиться от нелепвх безумств человечества, и даже от этой жары! – Цикенбаум тут же поморщился, потому что водка, которую он ввпил, была теплая.

– А как же Бог, профессор, он то есть? – спросил я.

– Конечно божественная аномалия проходит через всю нашу жизнь, – задумался Цикенбаум, – и без неё бы не было нас! Статус кво всего сущего – борьба противоречий, и не более того!

– И этого можно не бояться? Ну, что противоречия дорастут до того, что мир вдруг уничтожит сам себя?

– Друг мой, – улыбнулся Цикенбаум, – и какого хрена ты этим забиваешь себе голову?

Будет мир, не будет его, нам-то какое дело. Мы пришли и ушли, мы как вода в реке бежим и бежим себе в одно и то же место, и заметь всегда возвращаемся обратно, в морях испаряемся, а потом с дождем уже снова бежим по реке! Вот-с!

– А, что делать с бессмертием, профессор?

– Надо почаще трахаться и тогда оно всегда будет с тобой! – мечтательно улыбнулся Цикенбаум.

Мы еще долго сидели в тени деревьев у реки и пили водку. А потом на берег пришла Стелла и забрала меня с собой домой… Цикенбаум на прощание помахал нам ручкой, а Стелла поцеловала его в лоб, как ребенка, а может, как покойника, в общем просто поцеловала в лоб, а Цикенбам спросил, – а что, лоб горячий? – А Стелла засмеялась, и ушла со мной… Она думала, что Цикенбаум спятил, но я доказывал ей, что просто стебается… Стёб… Ёп… прошептала Стелла, и повалив меня в кусты, тут же соединилась со мной в блаженном акте любви, и поставила тем самым точку в еще одном моем опусе о профессоре Арнольде Давыдовиче Цикенбауме… Вот-с! Да, я еще забыл договорить, что Цикенбаум считал и говорил не просто о божественной аномалии, а об божественной аномалии любви, т. е. что она нас здорово уродует, из-за чего мы делаемся весьма умными – остроумными шалопаями, порой даже негодяями, но в самом хорошем смысле, и поэтому, я думаю, что профессор прав, и она божественная аномалия любви есть, и с ней надо как-то считаться! Вот-с!

Цикенбаум носился по лесу, но девушки-студентки всегда догоняли его, и тут же насиловали его с такой невероятной и безумной силой, что он тут же терял сознание, Я сидел на высоком дубе, пил водку, и еще умудрялся снимать эту странную оргию. Иногда я даже разговаривал с Цикенбамом между его безумными соитиями, но разговор по телефону не клеился. Мир был явно кем-то изменён, но еще мало кто об этом догадывался. Так тихо и осторожно я сидел на дубе, пил водку и снимал на камеру случку профессора Цикенбама с его студентками.

Возможно, он обладал гипнозом, потому что все они были не в себе, все его насиловали, хотя он этого как будто и не хотел, это «как будто» даже стало выводить меня из себя. И что за жизнь, – думал я. – И что за секс, – шептал мне по телефону только что трахнутый Цикенбаум. Почему вы профессор не можете прекратить это? – Не знаю, по моему или я, или Бог спятил! А разве Бог может спятить?

– Может, Бог всё может! – заорал Цикенбаум, насилуемый снова ненасытной студенткой, кажется она была 13-ой по счету, чертова дюжина.

Я тут же прекратил снимать оргию, сполз с дуба, скинул с тела профессора обезумевшую студентку и понес его к Оке, где мы снова пили водку, купались и говорили о помутившемся рассудке нашего Бога, ибо если мы спятили, то Бог тоже того самого, ведь мы все в его программе, сказал Цикенбам и я неожиданно с ним согласился!

Цикенбаум сидел в калошах, и я сидел в калошах… Мы ели вареники с клюквой, а вокруг нас стайкой бегали голые девицы… И чем больше они бегали, тем сильнее меня раздражал пьяный Цикенбаум… Ну, нет, сидеть в жару, на лугу в калошах, пить теплую водку с горячими варениками и разглядывать весело бегающих голых девиц!

Фу! Ну, не гадость, но как то чудовищно! Жара – горячая водка – сладости – и голые женщина – женщины – бабы – девки – девицы – девчонки – это просто какая то чудовищная смесь, придуманная профессором от скуки, и теперь вообще уже не думающим профессором Арнольд Давыдыч Цикенбаум лежал и ничего не делал, а его уже оседлывали эти самые голые бабы-девицы… Он, видите, решил повспоминать 19 век, и откуда он взял, что графы в жару надевали калоши и пили в 40 градусную жару горячую водку, заедая их варениками с клюквой?

Я ему и говорю, – А вы случаем не охренели, Арнольд Давыдыч?

А, он мычит, собака, любовь у него пьяная, видите-ли в декорациях 19 века!

Меня тоже хотели оприходывать, но я философ, я отбился, и мысленно, и духовно, я им просто сказал, что у меня другая пространственная ориентация! И эти дурехи заржали, точно молодые лошаденки, и тут же наскочили всем табуном на бедного Цикенбаума, профессора, который им всем уже поставил за это «отлично»!

– Нужно быть готовым ко всему, если эти девчонки застанут нас врасплох, то обязательно изнасилуют, – прошептал Цикенбаум, тревожно отпивая водку из пластикового стаканчика…

– Но почему мы должны жить в постоянном страхе?! – вздохнул я, опуская руку в Оку… Вода в Оке была очень теплая и солнце ярко горело, но это почему-то не радовало…

– Страх, как болезнь! Она может толкнуть на любые необдуманные поступки! —

еще тише прошептал профессор.

А может нам куда-нибудь удрать, Арнольд Давыды?! – спросил я…

– Знаешь, я понял, что самая страшная болезнь – это любовь! – уже перестал шептать Цикенбаум, – и, кстати, от нее совершенно бесполезно скрываться! От нее никуда не убежишь!

– Но разве это любовь, Арнольд Давыдыч, если тебя хотят изнасиловать просто из какого-то необъяснимого любопытства?! – всхлипнул я, еще больше боясь за себя и за Цикенбаума…

– Некоторые люди не могут по настоящему любить, – задумался Цикенбаум, – и поэтому от них постоянно исходит самая невыносимая боль – боль, которая заставляет тебя подчиниться их яростному желанию проникнуть в тебя, заставляет встать перед ними на колени, склонить голову, или лечь с ними и заниматься сексом до тех пор, пока они не вытрясут из тебя всю твою душу!

– Так что же нам делать, Арнольд Давыдыч?! – крикнул я…

– Ничего! Просто пей водку и наслаждайся жизнью! – улыбнулся Цикенбаум…

– Ну, а если они все же нас изнасилуют?! – никак не мог успокоиться я…

– Тогда мы просто расслабимся, и постараемся получить удовольствие! – засмеялся профессор и мне неожиданно стало легко, и я тоже стал пить водку, забыв обо всем на свете…

Девчонки прибежали ближе к ночи… Сначала они набросились на Цикенбаума, а потом на меня… По совету Арнольда Давыдыча я даже не пытался сопротивляться…

Страстные, горячие, хмельные и потные девчонки набрасывались на нас как голодные тигрицы… Цикенбаум неожиданно закричал, но я понял, что он закричал в восторге от испытанного им ощущения… Вскоре закричал и я…