Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Я купил в ГУМе все нужное, даже маленькое махровое полотенце – получился небольшой газетный сверток. А когда брал великолепную, белоснежную югославскую хлопчатобумажную рубашку за 7 рублей, то, подавая ее мне в фабричной упаковке, полная накрашенная продавщица добродушно спросила:

– На свадьбу? Перед невестой покрасоваться?

Я засмеялся в ответ и отрицательно помотал головой, но что-то толкнуло в груди, что-то радостное и обнадеживающее.

– А зря, в белом ты будешь очень хорош! – печально бросила мне вслед продавщица.

Еще не окончился рабочий день, и Селезневские бани встретили меня малолюдством. Вроде здесь все было то же самое, что и в нашем душе: и вода, и пар, и мыльная пена. Почти одно и то же, но ничего общего. Во-первых, в Селезневских банях было светло и много воздуха; во-вторых, не чувствовалось противных запахов, потому что все стоки и потаенные уголки были промыты как надо; в-третьих, все посетители доверчиво улыбались друг другу, там я не видел пьяных и ни разу не слышал, чтобы у кого-нибудь хоть что-то пропало; в-четвертых… в-четвертых, самое главное – большая парилка, где пахло дубовыми и березовыми вениками, а когда поддавали пивом, то вся она наполнялась горячим духом, который воодушевлял необыкновенно!

При входе в баню я купил березовый веник и надеялся попариться от души. Надежды мои оправдались. Как это часто бывало в Селезневских банях, там как раз парились военные спортсмены, а точнее, тренеры и спортивная обслуга, поскольку все дяденьки были в годах, во всяком случае, с моей тогдашней точки зрения.

– А поработай-ка, солдат, – подал мне в парилке свой березовый веник совершенно лысый старик с глубоко запавшими глазами на изможденном лице и поразительно молодым телом с такими рельефными мускулами, что мне сразу вспомнился известный рисунок Леонардо да Винчи, на котором изображен точно такой же юноша с лицом старика, или старик с телом юноши-олимпийца.

Не знаю, как он вычислил, что я недавний солдат, но вычислил безошибочно.

Старик лег на лавку, а я старался веником как мог.

– Тяни пар, солдат, тяни от лысины и до пяток! Вот так, молодца!

Потом он парил меня – честно, без халтуры. Не с умением, а с мастерством.

Когда я, наконец, стал одеваться, то чувствовал, что вот-вот взлечу над кафельным полом. В последнюю очередь я надел с трудом освобожденную мною от множества острых булавок югославскую белую рубашку. Закатал рукава выше локтя, взял сверток с грязным бельем и пошел на выход.

Мне казалось, что в бане светло. Но вот он настоящий свет – на улице! Выйдя на крыльцо, я даже зажмурился от солнца. А когда открыл глаза, то сразу увидел девушку, увидел в то самое мгновение, как повернувший за угол от метро людской поток вынес ее мне навстречу. Рабочий день недавно закончился, и люди спешили по домам.

В те времена я был зоркий и сразу увидел, что русая девушка с волосами на прямой пробор и открытым лбом мадонны смотрит на меня – глаза в глаза. Да, смотрит на меня, а над ее головой сияет маленькая-маленькая, но полноцветная радуга: сначала фиолетовая, потом синяя, голубая, зеленая, желтая, оранжевая и, наконец, красная, если смотреть снизу вверх. Точно такую же чистую и полноцветную радугу я видел однажды после июньского дождя над необозримыми виноградниками моего детства. Высоко в небе пролегла между горами и морем высокая яркая радуга, в которой все семь цветов сияли в первозданной чистоте. Мне было тогда лет шесть, с тех пор я не видел подобного чуда, и вот оно снова явилось передо мной. Она плыла в толпе мне навстречу, и мы не отрывали глаз друг от друга. Да, мы смотрели в глаза друг друга с чистым восторгом. Людской поток нес ее прямо ко мне, а я стоял на крылечке бани, как на капитанском мостике, и знал, что вот-вот, через несколько секунд, с ее полного согласия, я вырву ее из толпы, и она станет моей, а я стану ее на всю оставшуюся жизнь.

Юная русая девушка в голубеньком цветастом платьице с рукавами-фонариками, с тонкими загорелыми руками. Толпа поднесла ее совсем близко, я рассмотрел широко раскрытые серые глаза, взглянувшие на меня с вызовом, доверием и надеждой. Я приготовился сбежать вниз по ступенькам.

– Гражданин! Трусы забыли! – вдруг выскочил из бани полуодетый распаренный пространщик и, повернув меня лицом к себе, сунул мне в руки скомканный газетный сверток.

Не помню, сколько я простоял в столбняке с этим глупым свертком. А когда, наконец, пришел в себя, передо мною текла совершенно пустая, бессмысленная толпа, не одухотворенная ее присутствием. Протискиваясь между людьми и вызывая их гнев, я побежал в нужном направлении. Но тут преградили мне путь длинные вагоны двух позванивающих, набитых людьми трамваев, которые тронулись от ближних остановок встречными курсами. Я остановился в нерешительности. Наверное, она уехала в одном из трамваев. Насколько хватало глаз, я не видел ее нигде.

С тех пор я много раз приходил в Селезневские бани и просто в тот переулок поглазеть на толпу после рабочего дня. Ее не было никогда.

Чем старше я становлюсь, тем чаще вспоминаю и большую радугу от гор до моря над виноградниками моего детства и маленькую над головой той русой девушки, что навсегда оставила неизгладимый след в моей душе. Как будто показал мне Господь то, что никогда не будет дано, усмехнулся ласково и тихо молвил:

– Не судьба.

– Числа управляют миром, – из тьмы веков назидательно произнес Пифагор, и властный голос его тут же канул в бездну.

– Может быть, – задумчиво согласился с великим Пифагором Луи, – но почему числа обозначаются именно арабскими цифрами?

Пифагор ничего ему не ответил, и тогда Луи обратился ко мне:

– А что скажешь ты, Патрис? Ты ведь всю жизнь сидишь на цифрах?

– Не знаю. Никогда не задумывался об этом.

– В том-то и дело, что о многом мы никогда не задумываемся, – сказал Луи, и голос его растаял во тьме.

Запищал будильник моего мобильного телефона. Он специально пищит так противно, что любого разбудит в любой стране. На этот раз он разбудил меня в России, в отеле Мариотт, что на Тверской улице в Москве.

Мой мобильник показывал восемь часов утра по московскому времени, а за окном было еще совсем темно. Встав с постели, я подошел к высокому окну, из-за которого не проникало в номер ни единого звука, хотя внизу по улице плыл плотный поток машин с зажженными фарами, настолько плотный, что эти светящиеся в неоновой рекламной мгле машины напомнили мне рыбу, идущую на нерест бок о бок. Я давно не читаю художественную литературу, а только книги о природе, о повадках зверей, домашних животных, птиц, земноводных. Не знаю, почему так получилось, но в последние годы все складывается именно так.