Николай Агафонов - Повести и рассказы

– Ну, вот и хорошо, – сказал, довольно потирая руки, Коган, – скоро прибудут подводы, и мы с вами поедем на пристань, а там – на барже по реке к селу. Прошу никому не расходиться. Можете здесь сидеть и молиться себе на здоровье.

Коган вышел из трапезной, за которой стояло двое красноармейцев с винтовками.

– Никого не выпускать до моего прихода, – приказал он и быстро зашагал к выходу.

Из-за дверей трапезной было слышно дружное и слаженное пение монахинь: «Царица моя Преблагая, надежда моя Богородице…»

Подводы с монахинями подъехали прямо на пристань, когда город погрузился в сумерки. Возле причала стояла старая деревянная баржа и буксирный катер. Монахини по трапу стали переходить на баржу. Двое красноармейцев, Зубов с Брюхановым, направляли сестер к откинутому на палубе большому люку. Монахини спускались по широкой и пологой лестнице прямо в трюм баржи. Брюханов освещал им путь фонариком.

В то время как монахини погружались в баржу, к пристани подбежал Степан. Красноармеец с винтовкой наперевес перегородил ему дорогу:

– Стой! Куда идешь? Не положено.

Степан отошел в сторонку и спрятался за ящики. Он достал бинокль и навел его на баржу. Увидев Когана и Зубова, вздрогнул и чуть не уронил бинокль.

Когда все сестры спустились в трюм, Зубов подвесил фонарик на крюк к потолку трюма и быстро вылез наверх. Как только он оказался на палубе, крышку люка сразу же опустили. Зубов сверху навесил на люк большой амбарный замок и, закрыв его, отдал ключ Когану.

– Герметичность баржи проверили? – спрашивает Коган у Зубова.

– Какую еще герметичность? – удивленно переспросил тот. – А, понятно, – тут же он хлопнул себя по лбу, – все в полном ажуре.

Коган махнул рулевому-мотористу. Тот завел мотор катера и, стронув баржу с места, потащил ее вниз по течению.

Как только катер начал буксировать баржу от причала, Степан побежал к берегу, где стояла лодка. Он вытащил из-под пирса спрятанные весла, отвязал лодку, оттолкнул от берега, запрыгивая в нее на ходу. Быстро вставив в уключины весла, Степан направил лодку в сторону удалявшегося катера.

В трюме баржи царил полумрак, так как фонарик был не в силах осветить все огромное пространство баржи. Сестры, сбившись в кучку, испуганно оглядывались кругом. В носовой части баржи на соломе они заметили двух женщин. Одна из них сидела, прижавшись к борту баржи, а другая лежала возле нее, постанывая.

– Кто вы? – в страхе полушепотом спросила одна из монахинь.

– Я ваша игуменья, сестры мои, – ответила сидевшая женщина.

Монахини с радостными криками кинулись к матушке настоятельнице.

– Тише, тише, сестры, мать Феодора умирает.

Услышав такое прискорбное известие, монахини заплакали.

– Сестры мои, не время сейчас плакать, а время молиться.

Повинуясь властному голосу игуменьи, сестры умолкли. Вдруг одна из монахинь вскрикнула, а за ней еще несколько сестер.

– Вода, здесь проходит вода.

– И здесь, и здесь вода, мы все потонем!

– Матушка игуменья, что делать? Нам страшно.

– Молитва прогонит страх, не бойтесь, с нами Христос, – как можно ласковей произнесла игуменья, – сестра Иоанна, задавай тон, пропоем псалом «На реках Вавилонских» [15]. Под сводами темного трюма раздалось благостное и жалостливое песнопение: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом…..».

Песнопение преобразило сестер. И хотя по их лицам продолжали струиться слезы, это уже были слезы молитвенного умиления, а не страха.

Буксир, ритмично чавкая мотором, проследовал вдоль товарной пристани, и вскоре огни города скрылись за поворотом русла реки. Коган курил на палубе папиросу, вглядываясь в темноту заросшего кустарником берега. За штурвалом стоял тот самый матрос, что особо отличился при изъятии церковных ценностей. Синяк у него уже прошел, и он был исполнен гордости за оказанное ему доверие. Покосившись на Когана, матрос обратился к нему:

– А угостите-ка, товарищ комиссар, папиросочкой.

Не глядя на матроса, Коган достал портсигар и, щелкнув крышкой, протянул его. Матрос ловко подцепил папироску, на мгновение замешкался и подхватил вторую.

– Благодарствую за табачок.

Комиссар, ничего не отвечая, молча захлопнул крышку портсигара, сунул его в карман, продолжая в задумчивости смотреть на берег. Матрос, попыхивая папироской, самодовольно поглядывал на Когана, как бы говоря: «Что бы вы без меня все делали?»

На палубе самой баржи сидели двое красноармейцев, Брюханов и Зубов, прислушиваясь к песнопению, доносящемуся из трюма.

– Чего они распелись? – недовольно проворчал Зубов.

– Пусть попоют напоследок, – сказал, зевая во весь рот, Брюханов.

Матрос убавил обороты двигателя и, повернувшись к Когану, почему-то шепотом, как будто их мог кто-нибудь услышать, сказал:

– Здесь, товарищ Коган, место хорошее – и глубокое, и тихое.

– Здесь так здесь, – тоже почему-то шепотом ответил Коган, напряженно вглядываясь в темноту берега.

– Эй, на барже, – крикнул матрос красноармейцам, – бросай якоря и отдай концы буксира, сейчас возьмем вас на борт.

Красноармейцы скинули два якоря с палубы и отцепили буксирный трос. Катер, освободившись от груза, легко и свободно развернулся и подошел к борту баржи. Красноармейцы перебрались с баржи на буксир, и катер направился вверх по течению обратно в город.

Вода в трюме баржи поднималась все выше и выше. Монахини стояли уже по колено в воде.

– Давайте, сестры, пропоем панихиду, – произнесла каким-то отрешенным от всего земного голосом игуменья Евфросиния.

– По ком, матушка, будем петь панихиду? – спросила дрожащим голосом сестра Иоанна.

– По нам, дорогие мои сестры, по нам, – как будто в спокойной задумчивости произнесла настоятельница. И уже ласково, повернувшись к сестрам, сказала: – Не бойтесь, сестры мои, не бойтесь, мои дорогие невесты Христовы. Мы с вами идем к нашему Жениху, а Он идет к нам в полуночи [16], чтоб увести нас туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная [17].

Водную гладь реки прочертила яркая лунная дорожка, проходя недалеко от одиноко стоящей посреди русла баржи. Степан что было сил греб веслами, направляя к ней лодку. А над водной гладью звучали печальные стихиры панихиды: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть…» [18]

Все выше и выше поднималась вода в трюме баржи. Все отчаяннее и отчаяннее греб веслами Степан. Все звонче и звонче звучали голоса монахинь: «…восплачите о мне братие и друзи, сродницы и знаемии: вчерашний бо день беседовах с вами, и внезапу найде на мя страшный час смертный, но приидите вси любящие мя, и целуйте мя последним целованием.» [19]