Валерий Граждан - Кровавая пасть Югры (сборник)

Не слукавлю, если скажу: кто прожил на Камчатке, хотя бы десяток лет, тот всю жизнь будет жить ею. Камчатка прошла через всю мою и частью – моих детей жизнь. Родился не ко времени и не у места: в Югре, что в переводе «Долина смерти» и под конец войны. Сибирская деревня, безграмотная бабушка, корова, покосы, огород и колхоз. Ко всему школа шестилетка в двух избах с соломенной крышей. Клуб из саманного кирпича и кинопередвижкой на быках. Первые трудодни в 10 лет.

Пахать, косить и читать книжки начал почти одновременно. Фантазировал напропалую и выступал на колхозной сцене. Я в школу отпросился в 7 лет, хотя большинство шли в 10–12. Родителей не было, а бабушке моя школа – лишняя морока: «Токма карасир зимой жечь!»

В шестом классе сбежал в город. Череда тёток, мачеху с отцом поменял на отчима с матерью. Приморье, Забайкалье, экспедиция, кирпичный завод и тачки с глиной. Столярный цех, вечерняя школа с фронтовиками и пивной в подвале. Куйбышевский авиаинститут вечером и сборка ящиков на морозе – днём. Четыре с гаком – служба на АПЛ в Рыбачьем. Мурашки от холодной войны. Первая кругосветка на перегоне плавбазы.

Институт, аспирантура, семья, сын, снова Камчатка и моря. Дочка в канун Дня подводника. Чудильник на пятилетку. Квартира к десятилетию сына и Дню ВМФ на СРЗ. Походы, рыбалка, охота, рацпредложения и сдача кораблей на ходовых испытаниях. Перестройка и хана всему.

Материк, пустая квартира. Невыплата пенсии, ремонт весов на базаре и посуточная вахта в кочегарке. Первые статьи в газетах. Своя газета и главред в ней. Инвалидность, слепота и свои книги. Дети на Камчатке и в Штатах: идиотизм времени. Оптимизм, память и сюжеты. Читайте во благо: приключения, юмор, путешествия – всё, чем жил и живу.

Она сидела за холодильником на корточках и тихонечко плакала. Ирочка почти не всхлипывала, чтобы не расстраивать маму. Мама Таня лежала поблизости у стены. Вот уже который месяц она недвижима и почти не разговаривает. Несчастная лишь тихонечко издавала звук, схожий с просящим мяуканием голодного котёнка. Так она просила дочку справить утку или ещё что. А чтобы малышке было легче совладать с её неподатливым телом, больная практически не ела. Но в комнате не было запахов фекалий и мочи, неизбежных при лежачей больной. Ирочка пчёлкой вилась подле матери, когда та выказывала просьбы с помощью жестов рук или интонации голоса.

Девочке едва исполнилось десять лет, когда их семью постигла страшная беда. Маме Татьяне на работе по трагической случайности нанесли травму головы. И её, по сути чуть живую, с черепно-мозговой раной отвезли в реанимацию. Прошла неделя, другая, месяц, но молодая женщина не выздоравливала. И врачи начали готовить Татьяну Ефремову к выписке, как безнадёжную больную. Её муж Николай запил, когда ещё Татьяна лежала недвижимой в больнице. Дома не стало даже хлеба. Да и семьи-то не стало. Николай и раньше был истинным бирюком. Многие дивились выбору Тани: «И чего ты в нём нашла!..» А так вот случается в жизни: девичье счастье мало предсказуемо. С виду вроде пригож, немногословен, трезвый (пока знакомы). А потом ведь жди, когда тебе снова кто предложит замуж… На заводе дали им комнату в коммуналке: Татьяну на работе считали перспективной: бухгалтер с высшим образованием и на хорошем счету. Николай же был из разряда тех, к кому «претензий от руководства не имеется». И вся характеристика.

С рождением Ирочки её муженёк всё более отдалялся от семьи. То «с друзьями посидел», либо «задержался на работе», а то и «попросили остаться во вторую смену». К дочке новоявленный отец был более чем равнодушен. Так что росла Ирочка как молодая веточка на берёзке первогодке: беззащитная ко всем ветрам и невзгодам. Любой прохожий походя мог нанести им рану. Так и повелось: чем жила Татьяна сама, то и передавала дочке. Безропотно переносила козни и пьяные выходки мужа, оберегая дочурку. И вот случилась эта трагедия…

Едва маму свезли в реанимацию, как папа перестал приходить домой вообще. Из кухни, которая была на две семьи, неслись вкусные запахи и пьяный смех. У молодящейся соседки шёл «приём» очередного «мужа» на ночь. И если девочка попыталась хотя бы согреть для себя чаю, то получала затрещину грязной тряпкой от холостячки: «Развели нищету! Пожрать спокойно не дадут. Все в рот заглядывают! Вон отсюда!» Вот и всё на этот день. А завтра, когда тётя Зина уйдёт на работу, она вскипятит свой чайник, наполнит бокал и аккуратно смахнёт в него крошки со стола. Даже недоеденные засохшие корки брать боялась: скаредная Зина могла и кулаки в ход пустить, коли чего заметит.

С выпиской мамы жизнь теперь уже двух женщин превратилась в ад. Даже выйти в туалет малышка опасалась в присутствии фурии. Однажды случился беспредел. Началось не просто гонение девочки с кухни, туалета, а даже из коридора. В ход пошли уже кулаки. Это случилось, когда Ира задержалась в туалете: надо было замыть утку из-под мамы. Разъярённая молодка ударила беднягу в лицо и пнула её ниже пояса: «Скорее бы вы сдохли, нищенки!» Выбитая из рук утка покатилась вдоль коридора. Дверь в комнату с приездом Татьяны закрывать не могли: Ирочке надо было бегать в магазин купить на оставшиеся от пенсии деньги хотя бы хлеба и иногда молока, в аптеку, ходить в школу. В её отсутствие могли приходить к больной разные люди: из больницы, церкви, собеса, с работы… Но приходящих и приносящих хоть малую толику становилось с каждым днём меньше. На лекарства уходили почти вся пенсия и детское пособие. Приходили старушки из церкви и давали поесть, но более читали молитвы. Всё, буквально всё легло на плечи более, чем осиротевшей девочки. А вскоре папа ушёл от них совсем, забрав даже стол, где Ира делала уроки. Теперь она решала задачки лёжа на полу. Были ещё два стула и икона в углу: её принесли из церкви. Патронажные сёстры в свои нечастые визиты делали «всё, что им положено» и уходили. Если удавалось купить лекарства для систем, то сёстры их ставили. А «на нет и суда нет». И Татьяна начинала подвывать и корчиться от боли. Ирочка не находила себе места. Как-то из Москвы приехала сестра Ефремовой из столицы и закупила лекарств на солидную сумму. Помогла с лечением. У больной начала налаживаться речь. Могла поворачивать тело под утку и подмывание. Оставив немного денег, москвичка уехала. Сестра была не из бедных, но и постоянно печься о несчастных попросту не могла. Сама серьёзно болела.

Социальные службы приходили лишь удостовериться, что «инвалид первой группы Ефремова дышит и пульс нормальный».