Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том первый

– Глупые какие! – шептали прожженные прохожие, – Вначале задумались бы, сколько будет стоить дитятю выкормить, обуть, одеть, а детский сад, а школа?! А после надеялись уж на обещания президента, обещанного три года ждут!

Чиновник работал специалистом по детским вопросам и потому не мог видеть многодетных родителей, они одолевали его просьбами о помощи. Они толпами набегали в его кабинет и, просовывая в щель двери своих визжащих детей, требовали от него действий.

Он и действовал, с утра пораньше убегал как можно дальше прочь от своего кабинета, от таблички с приемом в такие-то дни, в такие-то часы.

На улице он чувствовал себя увереннее. Неестественно прямой шагал, запрокинув голову кверху, не обращая внимания на дорогу, и делал такие махательные движения руками, что казалось, вот-вот кого-нибудь зашибет. Прохожие, проявляя чудеса проворства уворачивались от него. Целый вихрь гневных криков несся ему вслед, но он не обращал ни на кого внимания, а увлеченный своими мыслями шагал себе вперед.

Чиновник был странным человеком. Без остатка, с невероятной горячностью бросался он в омут общественной деятельности. Носился без устали по городу поражая современников своею деловитостью, а между тем звонка от него безуспешно ожидала очередная жертва его пылкой натуры, которую он осаждал, добивался порой целый год.

Охмурял он женщин всегда одинаково, использовал свой высокий статус чиновника, официальное лицо которого частенько мелькало в новостях по телевизору.

Но никогда не приглашал свою избранницу на свидания, никогда никуда не водил. Этому способствовала его скупердяйская натура, он потому и курить бросил. Бывало раньше, у него просили закурить, а просили довольно часто, в России вообще принято «стрелять» сигаретку. Так вот, когда у него просили закурить, он мучительно содрогаясь съеживался, лез в карман пиджака за старым потрепанным, но тем не менее серебряным портсигаром и, приоткрывая крышку доставал оттуда двумя пальцами сигаретку, но с каким видом он ее отдавал просителю! Будто не одну-единственную сигарету давал, а по крайней мере целый кусок золота…

Женщин он приглашал к себе домой. Как правило, гостья застревала на пороге квартиры, смущенно оглядываясь. Она стеснялась огромадных, в человеческий рост часов с боем, отбивавших время так неторопливо, так задумчиво, с таким дребезжанием, что хотелось на последнем ударе либо заснуть и никогда больше уже не проснуться, либо подбежать и заорать не своим голосом на часы:

– Ну, бейте же быстрее!

А после истерически расхохотаться, повалившись на роскошный ковер с восточным рисунком.

Гостью смущал широкий экран плазменного телевизора и дорогой ноутбук небрежно брошенный на журнальный столик. Смущали ее картины, походившие на творения Пикассо. Все они, аляповатые и непонятные являлись подарками знакомого художника, клиента дурдома, впрочем, чиновник картинами очень гордился, в России принято восхищаться делами больных на всю голову людей – это бывает даже модно!

Смущала гостью и белая мебель, и пузатый комод с позолоченными ручками. Она также боялась легких атласных занавесей подобранных кверху, боялась розового, дорогого тюля. Роскошь и богатство глядели на пришедшую со всех сторон.

Чиновник готовил сам. Сам накрывал стол к обеду, не позволяя гостье вмешиваться в процесс готовки, предпочитая собственную стряпню любой другой. Он был брезглив.

Торопясь, он крутился от электрической плиты, где кипели кастрюли и шкворчали сковородки, к холодильнику и раковине.

Постепенно на столе появлялись: изящная голубая салатница с летним салатом и крупно нарезанными помидорами; две глубокие суповые тарелки полные рыбного или куриного супа; тарелки со сливами и тарелка с нарезанным зеленым луком. Еще влезала на стол тарелка с горой толсто нарубленных кусков зернового хлеба. К обеду предполагалось подать жареные котлеты с картошкой, вареные яйца и зеленый чай.

Гостья смотрела с ужасом, как правило, чиновник выбирал для себя женщин худеньких, бледненьких, судя по одежде бедненьких. Он любил, чтобы им восхищались… Но такие женщины привыкли к ограничениям в своей жизни посвящая всю себя единственному ребенку, забывая о себе. Такие женщины питаются крайне скудно, много работают и целеустремленным вихрем проносятся мимо отдыха на юге, мимо всего, что может позволить себе, к примеру, женщина-вамп. Хищниц чиновник недолюбливал. Он сразу же заявлял гостье, что жениться не намерен, но в свою очередь сделает все от него зависящее, дабы она не забеременела от него.

Гостья хлопала ресницами, не зная, что сказать на такое откровение…

У него было два способа избавления от женщин. Первый, это когда особо тупая звонила ему каждый день. Он, тогда сильно свирепея, спрашивал у нее, а знает ли она, сколько ему лет? И сам же отвечал, что за шестьдесят! Понимаешь? За шестьдесят! Орал он.

Второй, это когда добившись согласия, встретившись с женщиной пару раз, он задвигал ее на задворки своей «бешеной» жизни и только отговаривался по телефону, что дескать очень, ой как очень занят и подожди немножечко, вот-вот освобожусь!

Она и ждала, надеялась, ничего не понимая. А он, все реже, реже звонил, а ежели и звонил, то говорил с ней исключительно официально-деловым тоном, создавая вид невероятно загруженного человека. Бедная женщина терялась в догадках, время шло, проходили месяцы, превращаясь в полгода, а после и в годы.

Он носился, вертелся в общественной жизни города и часами болтал с мало знакомыми людьми в магазинах. Наконец, случайно, где-нибудь на улице сталкивался с обманутой женщиной, а столкнувшись, терялся, руки его тряслись от страха, пятки нервно отбивали чечетку и весь он, вытянувшись в струну, ждал удара в виде ее слез, в виде ее многословных обвинений. Но женщина, поглядев на него длинным взглядом, обычно обходила его, так обходят тумбу с истрепанными выцветшими афишами о филармоническом концерте столичного пианиста – все это рассчитано на одиночку, любителя сложной классической музыки. Женщина молча исчезала, затерявшись в толпе прохожих, исчезала навсегда.

Он, придя в себя, рвал и метал, самолюбие его бывало задето, лицо полыхало красным кумачом. И всех «собак» он спускал на ни в чем не повинную жертву собственного идиотического поведения. Высоко задирая нос, уносил он свою обиду куда как, успокоившись на счет очередной нечаянной встречи, где он даже не кивнет ей, а одарив только высокомерным взглядом, полным презрения, удалится прочь…

Жирные голуби неторопливо бежали рядом с ногами прохожих, внимательно, косым взглядом следили за теми людьми, кто перекусывал на ходу, безбоязненно, нагло выпрашивали крошки от пирожков, а выпросив бежали во весь дух за очередным обжорой и этой беспорядочной беготней сильно напоминали одичавших куриц позабывших о крыльях и о возможности летать.