Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том второй

– Хельга, – обратился он к Елене Прекрасной, от волнения переходя на родной немецкий язык, – что это?

– Мой город, – тоже на немецком, ответила она.

– А ты кто? – испытывая безотчетный ужас, прошептал он.

Она пожала плечами.

– Я – это я!

Он пытался собраться с мыслями и успокоиться, сердце билось в бешеной пляске.

– Хельга – это невозможно! – ткнул он пальцем в сторону высотных зданий. – Русские дома маленькие, с сараями и грязными свиньями.

– Возможно! – кивнула она. – Но это – реальность!

– Хельга! – простонал он, хватаясь за грудь. – Кто ты?

– Тебе плохо? – спросила она.

Он опустился на землю. Спасительная прохлада мягкой травы едва ему помогла.

Елена торопливо набирала на сотовом телефоне «03».

– Что это? – спросил он, с трудом шевеля посиневшими губами, указывая на сотовый.

– Телефон, – бросила она и расстегнула ворот его кителя, – ты что сотовые телефоны никогда не видел?

– Нет, – покачал он головой и начиная догадываться о невозможном, мистическом. Задал вопрос:

– Какой сейчас год?

Хельга ответила, какой.

– А у меня тысяча девятьсот сорок первый, – сказал он и взглянул в ее удивленные глаза, – что происходит, Хельга?

– Я не знаю, – растерялась она.

Фриц пополз обратно, в парк. Она потерянно шла за ним, повторяя, как заклинание, что вызвала «скорую».

Фриц полз так, будто от этого зависела вся его жизнь. Сквозь жгучую крапиву, сквозь заросли травы и лебеды. Дополз до скамейки, взобрался и лег, потеряв сознание.

– Я сейчас! – заметалась Елена, но странный мужчина в форме гитлеровского офицера вдруг исчез. Скамейка опустела…

Спустя какое-то время Фриц очнулся, Хельги рядом не было. Сердце отпустило, и Фриц смог встать. Он направился сквозь заросли, по тропинке, туда, где видел невозможно высокие, многоэтажные дома. Но перед ним открылось привычное пространство запущенности и грязи присущей русскому народу. Все те же покосившиеся серые избы с вонючими сараями, вот и все, что он увидел…

Хельга или Елена Прекрасная вернулась домой, открыла двери в квартиру. Выглянула мать, белокурая, голубоглазая, поразительно похожая на пропавшего Фрица.

– Мама, – начиная догадываться, прошептала Хельга, – мой дед был немцем?

– Ты это знаешь! – утвердительно кивнула мать.

Хельга без сил опустилась на пол, так вот кого она встретила в парке, собственного деда! Бывает же такое! Не призрака, но человека, из плоти и крови!

Долго потом Хельга ходила в парк, сидела на старой скамейке, мечтая увидеться с дедом, теперь-то она была к разговору готова, но Фриц так и не появился, он умер, вскоре, после встречи с Хельгой, больное сердце не выдержало, но за тот короткий промежуток времени, что ему был отпущен Богом, выяснил о родившейся дочери. Посылая в Германию деньги и подарки своей несостоявшейся жене, он писал о Хельге и о высотных домах, но письма заканчивал фразами: «Но все же, парки у них даже в будущем будут запущены, зарастут крапивой и лебедой!»

Женщина, родившая дочь от Фрица, недоумевала на его письма, а после войны, оказавшись на смертном одре, в страшной горячке перепоручила дочь милосердному офицеру советской армии, помогавшему мирному населению восстанавливать немецкие города. Офицер понимал по-немецки.

Дочь несчастной немки он привез на родину, домой, вырастил, как свою, собственную. По иронии судьбы, дом офицера располагался в том самом поселении, где в годы войны квартировала военная часть ее родного отца, Фрица. Мало того, кладбище немецких солдат все заросшее крапивой и лебедой было тут же, за парком, практически неотделимое от парка. Парк был началом кладбища, и кладбище являлось продолжением парка…