Аркадий Макаров - Догони свое время

Вот и стою я, загородив дверной проём, расслабленный, наблюдаю народ, проходящий мимо. Все свои, местные лица. Вроде добродушные, но больше озабоченных. Вон солдатики-десантники собрались у киоска с мороженым. Пропустили молодую маму с ребёнком. Жарко. И солдатам жарко в камуфляже. Но попробуй, распахнись – нельзя! Форма для солдата, что кожа. Сам служил. Сам знаю.

А это что? Две старушки-богомолицы направились в мою сторону. Сегодня праздник Вознесения.

Вот ведь как, и у православных свой праздник! И семенят старушки из храма по асфальту мелко-мелко, придерживая друг друга под руку. Быстро-быстро перебирают ножками. Повернули к Большому дому, где я стою в дверях. Ошиблись, видать. Контора социального обеспечения рядом. Сказать им надо…

– Сынок, пусти ради Христа внутрь! – говорит, которая побойчей, – ты уж нас прости старых! В туалет ужасть как надо!

Что скажешь? Дело житейское, это как родить, – нельзя «погодить».

Провожаю их широким жестом, как настоящий хозяин дома. Показываю дорогу до самого того места, куда и цари и президенты пешком ходят.

Бабушки шарахаются в сторону:

– Зачем над старыми смиёсси? Там же панбархат и зеркала, а нам по нужде надо!

– Бабыньки, это как раз то самое место! А бархат – видимость одна! Камуфляж. Проходите, не стесняйтесь. Они, – я показал пальцем наверх, – тоже сюда ходят.

Старуха, которая побойчей, боязливо отвернула край тёмно-красной, сшитой ещё в советские времена, спадающей с потолка тяжёлой драпировки, за которой находился туалет с маленьким «предбанником», пропитанным духами, дорогим табаком, и чем-то совсем непонятным, но, тем не менее, будоражащим воображение, вроде женских подмышек. Вторая, по-птичьи вытягивая шею, поспешила за первой, скользя по отполированной мозаике пола, как по льду, в своих байковых, совсем домашних тапочках, и пришёптывая скороговоркой: «Ах, грех какой! Ах, грех какой!»

Старухи, уже приободрённые, вышли скоро, мелко-мелко осыпая меня из сухих щепотей многочисленными крестиками с пожеланиями здоровья и добрых дней.

Растроганный благодарностями, я, приоткрыв анфиладу стеклянных дверей, выпустил их на улицу, как выпускают на Божью волю нечаянно залетевших в человеческое жилище птиц. Теперь со спины они, мои случайные гости, были действительно похожи в своих одеяниях на двух больших чёрных птиц, устремлённых куда-то по птичьим делам.

Вскоре я забыл о них, и никогда бы не вспомнил, если бы не возмущённый и гневный голос Лолы, той журналистки, которая с таким же возмущением и гневом обличала на телеэкране широкогрудых молодцев в тесных десантных тельняшках, пробующих на свой манер наводить порядок на местном, но по-восточному горластом рынке.

Вообще-то Лола носила другое, чисто русское имя Алевтина, но все её почему-то называли Лолой, наверное, в честь малолетней эротоманки из романа Набокова, а может, здесь не обошлось без влияния певички, не знающей комплексов, Лолиты.

Как бы там ни было, но Лола была Лолой – и всё!

Резкий, как крик прищемлённой дверью кошки, голос удачливой журналистки оторвал меня от сладостных раздумий о близком обеде с хорошей порцией чёрного крепчайшего кофе.

Лола стояла передо мной, зажав изящный носик пальцами. Голос её теперь был гнусавым и таким непохожим на тот, которым всегда славится наше телевиденье, и я поневоле весело рассмеялся.

– Ты что здесь богадельню развёл? – забыв разницу в возрасте, топала ножками Лола, задыхаясь от возмущения – В туалете продохнуть от этих старых обезьян нельзя! Не колхозный амбар сторожишь! Завтра же тебя уволят! Наберут с улицы всяких…

Таким напором я действительно был ошарашен, и первоначальная весёлость моя испарилась в один момент.

Когда она увидела старушек? В фойе её точно не было. Кто-то продал меня на корню. Во, нравы!

– Открой мужской туалет!

– А в чём дело?

По случаю течи в раздаточной трубе мужской туалет был закрыт, и весь коллектив временно пользовался женским.

– Твои Божьи одуванчики дурно пахнут! Из туалета уборную сделали! Мерзость какая-то!

Я стал молоденькой, ещё не тронутой временем девушке, объяснять, что в этом деле как откажешь? И с ней могло бы произойти то же самое… А если на улице – прямо беда!

Что началось! Затопали ножки, засучили ручки, запорхали ресницы:

– Хам! Хам! Мужик Лапоть деревенская! – забыв в запальчивости, что русский лапоть всё же мужского рода и племени, заверещала она. – Инструкции забываешь! Богадельню устроил!

На шум из своей каптёрки вышел Шосин.

Как он оказался сегодня не у стола, уму непостижимо? Скорее всего, его не позвали не только за несуразный внешний вид, но и за язык, с которого то и дело спрыгивали бородавчатые жабы.

– Ну? – хмуро спросил он, и трудно было понять к кому конкретно он обращается.

– Этот, этот!.. – она забыла или просто не захотела помнить, как меня звать. – Сторож при дверях бабок в туалет пустил, а теперь там вонь столбом стоит! Безобразие!

Шосин немного покачавшись, заглянул в туалет:

– Чего ж ты за собой не смыла? Весь унитаз загадила!

– Вот-вот, я и говорю, – монашек каких-то… вот он! – пропустив мимо ушей слово «загадила», затараторила она, в надежде, что завхоз станет со мной разбираться сам.

– Я не знаю, кто там был, и с тебя трусы не снимал, но слышал, как ты оттуда вышла.

Лола стала не то чтобы краснеть, а вся покрылась багровыми плешинами, словно только что вынырнула из крапивных зарослей.

– Идиоты!!! Туалет мужской откройте! – нетерпеливо пританцовывала она на туфельках

Шосин, снова покачавшись, покачавшись, медленно пошёл открывать мужской туалет.

Забыв обо всём на свете, за ним засеменила и Лола.

– Э, мужик, дай прикурить! – потянулся к моей сигарете распаренный водкой и весёлым общением Шура Измайлов, настоящий оператор, кончивший в своё время ВГИК, но ввиду затяжных попоек отправленный из Центрального канала в провинцию.

Шура, как и все отставные москвичи, был развязно-общителен, но соблюдал лёгкий московский аристократизм, свойственный бывшим, любым «бывшим» и уже не настоящим.

Увидев выходящего из-за портьеры Шосина, он молча указал пальцем туда, куда только что вошла Лола, всем видом давая понять, что после пивка ему надобно расслабиться.

– Проходи-проходи! – широким жестом пригласил тот Шурика, заговорщицки подмигнув мне – Туалет работает!

«Ну, всё!» – подумал я, представив кошачьи коготки Лолы, в совокупности с её женским темпераментом, на вальяжной физиономии Шурика. Мне искренне стало жаль парня. Пострадает ни за грош. Теперь такое начнётся…

Шосин тоже с любопытством поглядывал на портьеру, за которой вразвалочку скрылся Шура.

Но наши ожидания не учли скромного обаяния Шуры с навыками столичного студента Института Кинематографии.