Татьяна Шорохова - Война-спутница

На памятнике – несколько десятков русских и украинских фамилий, но даты захоронения поздние: 1944–1948 годов. Стало ясно, что дядя Коля здесь не мог быть похоронен.

В санаторий я вернулась ни с чем, но с решимостью осмотреть в округе все воинские могилы. Выезжала во все окрестные городки и селения – результат тот же: захоронения воинов отмечены только 1944–1948 годами. Выяснила только одно: Фильштын перед войной был у самой границы – теперь она проходила значительно западнее.

Вернувшись из отпуска, решила поиск продолжить уже через официальные каналы. Военкомат сделал запрос, указав адрес воинской части, который вспомнила мама. Два месяца спустя из Центрального военного архива пришёл такой ответ: «По документам учёта безвозвратных потерь сержантов и солдат Советской Армии установлено, что рядовой Белов Николай Николаевич 1919 года рождения, уроженец – данных нет, место призыва не указано, умер в немецком плену 8.12.1941 г., шталаг 318, Ламсдорф (Ламбиновице, воев. Ополе), ПНР. Сведений о родственниках нет».

Похоже на то, что воинская часть, в которой служил мамин брат, подверглась внезапному нападению фашистов уже на рассвете 22 июня 1941 года. Отсюда – плен и смерть дяди Коли на двадцать втором году жизни. Царство Небесное светлому русскому воину.

Старший мамин брат Даниил, который тоже воевал, был искалечен, но остался жив, всегда при редких встречах говорил мне: «Вот за что я благодарю тебя, племянница, так это за то, что ты нам Николая разыскала». Воевавшие братья Беловы Николай, Тимофей, Даниил – таков вклад в великую русскую Победу и нашей семьи.

Симферополь, 2000 г.

Белая колонна памятника Затопленным кораблям своим отражением рябила в воде у подножия собственного основания. Словно опрокинутая вниз рассеянным светом уходящего дня, она струилась к берегу по прибрежной, всегда подвижной, морской глади, казалась собранной воедино из округлых кусочков влажного мрамора – такая своеобразная нерукотворная мозаика на воде.

Было около четырёх, когда рядом с колонной коснулся воды букет полевых ромашек и мерно закачался на волне.

К этому букету, к этому его соединению с водой Большой Севастопольской бухты я шла много лет. Забвения-то не было. Просто постепенно отстранилась, отошла на дальний план, затушевалась одна из наших семейных историй. Да и что тут удивительного, когда речь идёт о человеке, которого я никогда не видела, о котором только слышала? Хотя, помню, в детстве не раз сжималось сердце, и наворачивались слёзы от жалости к нему – Тимоше, как называла своего брата мама. Брата, с которым они были погодки, и все рассказы мамы о брате Тимофее окрашивались особым теплом её сердца.

В пору моего раннего детства большинство новых для меня слов я впервые услышала от мамы, Матрёны Николаевны, умевшей немногословно, с живым чувством рассказывать о жизни, наших родственниках, событиях… Было среди слов и название южного города из иного мира, не имеющего ничего общего с Харьковщиной, где прошли мои дошкольные годы. Севастополь – знала я чуть ли не с пелёнок – это место, где был изранен дядя Тимоша, почему он и прожил недолго после войны, не дождавшись нас, своих племянниц и племянников, рождённых в послевоенное время.

С годами острота восприятия маминых рассказов о его трагичной судьбе притупилась настолько, что и, купаясь, когда выпадала такая возможность, в ласковых, но и тяжёлых от соли, волнах севастопольских бухт, я не вспоминала о роковом для нашей семьи взрыве в этих многострадальных водах. Как-то это сосуществовало отдельно, не пересекаясь: радость купания, счастье жить, мирное небо и… война, кровь, смерть.

Более десяти лет я проводила экскурсии по местам Второй Героической обороны Севастополя. Можно сказать, почти ежедневно «воевала» рядом с теми, о чьих подвигах рассказывала, вкладывая в это дело душу. Иногда работала и с ветеранами, и всё же. Не мне довелось пережить Великую Отечественную, не моим ровесникам. Выпала она другому поколению.

…И теперь не могу объяснить, почему именно в этот день 9 мая 2012 года настигло меня внезапное чувство родства с Севастополем, его бухтами, водами, берегами… Настигло в Алупке, в радостном приподнятом настроении празднования Дня Победы, после панихиды о вождях и воинах в храме Архистратига Михаила, которую отслужил его настоятель отец Валерий Бояринцев. Это чувство охватило всю мою душу, побудило к действию – немедленно ехать в Севастополь, – хотя солнце уже заметно перевалило за середину дня.

В течение нескольких минут, как бы сами собой, стали оживать, – да-да, оживать! – в памяти мамины рассказы. Их образы обретали словесную плоть, волновали. Без напряжения, одно за другим выходили на свет кодовые слова повествований – «тральщик», «сигнальщик», «мина». И тихий мамин голос: «В живых остался он один.»

Я засобиралась ехать в город-герой, не медля ни минуты. «Да куда же ты поедешь? Парад давно закончился!» – прошмыгнула в голове гаденькая мыслишка, словно желая лишить меня чего-то важного, что я уже предчувствовала, но ещё не могла до конца осознать (наверное, подобные мысли и мужчин приковывают к диванам во времена современных нам испытаний). Отмахнувшись от неё, взяла у батюшки благословение и спустилась к алупкинской автостанции.

Мне повезло. Я сразу села на подкативший автобус, ехавший по маршруту Мисхор-Севастополь (на трассу, к питомнику, где обычно садятся на проходящие из Ялта в Севастополь автобусы, выбираться не пришлось). И вот уже устремилась туда, куда сердце моё, наполненное нахлынувшими воспоминаниями, летело в своём неожиданном, мощном порыве.

Помню фотографию круглолицего матроса в форме и с надписью на белой бескозырке «Черноморский флот». Эта чёрно-белая фотография, увеличенная с маленькой фотки в 60-х годах каким-то захожим фотографом-кустарём, висела в доме мамы, где бы ей ни приходилось жить – в Люботине ли под Харьковом, в Сарабузе ли под Симферополем, в Тосно ли под Ленинградом-Петербургом. В детстве я подолгу смотрела на дядю Тимофея и всегда удивлялась, как они похожи – он и моя мама, брат и сестра.

«Когда Тимоша пришёл с войны, я надела его бескозырку и бегала в ней целый день то за водой на криницу, то в огород, то к соседям… И так мне было радостно, что братик живым вернулся, не калекой, так на вид мне тогда показалось. Да только жить ему оставалось совсем немного», – вспоминался мамин вздох сквозь утихомиренную послевоенными годами скорбь.

Букет. Я знала точно, что обязательно найду в Севастополе цветы и отдам их той воде, из которой в 1944-м сердобольные люди выловили восемнадцатилетнего матроса Белова Тимофея Николаевича, чудом оказавшегося на плаву с лёгкими, полными осколков. Сколько нашей Беловской кровушки вылилось тогда в Чёрное море у берегов Севастополя, Бог весть.