Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь?

Адель долго думала о себе, о своих «баллах», негустых способностях, прописках и пришла к интереным выводам… Вот она прописана в квартире родителей в двадцати пяти километрах от Большого Города. Да, там есть медицинский институт, но он на национальном языке! Аделаида говорит на нём, но этого совершенно недостаточно, ни чтоб поступить, ни чтоб учиться. Надо владеть терминологией и суметь для начала сдать вступительные экзамены. Так ведь потом и учиться надо! Это типа – половину понял, о второй половине догадывайся? Так это ещё что! Ведь на курсе будут эти, «целомудренные» царевны-несмеяны, с юбками до земли и продолговатым выражением овечьих лиц! Именно те, которые делают криминальные аборты у акушерок на дому или рожают у себя в подвалах. И с кем там общаться? Это тебе не выпускницы русских школ, и не те, которые с ней сдавали вступительные экзамены с распущенными волосами и в джинсах, с которыми всё просто и понятно. Это параллельные миры, о которых принято говорить «братские народы» лишь до тех пор, пока они не пересекаются. И не дай бог, чтоб они пересеклись! Томные девицы из национального института никогда не осмелятся поднять взор и рассказать всё, о чём мечтали и что уже успели претворить в жизнь. Значит, стать членом «параллельного мира» в местном Мединституте ей не удастся!

Хорошо, что мама была не в курсе, какая чепуха занимает Аделькину башку! Она бы просто не поняла, о чём идёт речь. А вот если б поняла-а-а…

Мам! – Однажды Адель всё таки решила серьёзно поговорить. А что? Если после объяснений директор почты вернул деньги «за бездетность», то почему бы ей не объясниться с родной мамой? – Мам, понимешь, в том городе, где я буду поступать, мне нужно сделать прописку, чтоб я шла как местная. Иногородним там точно ничего не светит. Мне это совершенно официально сообщил на экзамене по «русскому» один преподаватель.

Что за чушь?! – взмутилась мама. – Это что за нацизм?! А ты не могла ему сказать, что твоя Родина Советский Союз!

Сказала, конечно, но он сказал, что приезжают иногородние заканчивают институт и не хотят ехать по распределению и…

А ты скажи, что поедешь по распределению! До него ещё далеко! Поживём, увидим, скажи, что будем делать!

И где это всё говорить члену приёмной комиссии? Прямо на вступительном экзамене?

Ну-уу… при чём здесь это?! Если они увидели, что ты плохая ученица, то кто тебе скажет: «Добро пожаловать!»? Конечно, такой как ты и прописки нужны, и приписки и вообще все отговорки, какие существуют на свете! – мама всегда всем умела разъяснить ситуацию. – И потом – кому ты, скажи, нужна, чтоб тебя прописывали?!

Она сделала вид, что не заметила маминой иронии:

Надо сделать фиктивный брак, прописаться в том городе, или даже в селе, лишь бы этого Края, а потом этот фиктивный брак расторгнуть!

– Да что ты говори-и-ишь?! – мамины глазки стала как щёлочки и полумесяцем. – И за кого ты собралась фиктивно выходи-и-ить? У тебя есть кто-то на примее-е-те?

– На какой примете? – Адель опешила, приняв мамин вопрос за чистую монету. – Откуда у меня «примета»? Просто надо найти неженатого мужчину в том городе, куда я поеду, и договориться с ним. А потом развестись…

– Да-а-а?! – Маме начала нравиться дискуссия. – Этот мужчина, конечно, согласится, что он, дурак, что ли, и спросит: «Де-е-вочка! А что ты мне за это дашь?» А ты скажешь: «Всё, что хочешь, дяденька!» – пропищала мама, как бы передразнивая Аделаиду, хотя у Аделаиды всегда был низкий, хрипловатый голос.

– При чём здесь «дашь»?! Если б ты видела, какие там, в этой России живут красивые женщины, ты бы, мама, вообще не думала про «это»!

– Да! Красивые и все бл. ди! – тут уж мама решила не сдерживать чувства и сказать всё, что столько лет думала о русских женщинах. – И бабка твоя бл. дь, и все русские – бл. и! А тут он увидит хорошую, чистую девочку…

– Мама!!!! Вообще-то обе стороны сразу договариваются о деньгах!

– Кому нужны твои деньги?! – Мама уже почти не владела собой. – Какие «деньги», я тебя спрашиваю?! Распишешься с незнакомым мужиком, он потом разводиться не захочет! Посмотрит на тебя и скажет: «Не нужны мне твои деньги, ты моя жена и давай ложись со мной в кровать!». Что ты потом будешь делать?! Скажешь: «Нет!». Не имеешь права! Значит, ляжешь с ним в кровать! А если весь Город про тебя будет говорить: «Она уже была замужем!» – Тебе приятно будет?! Приятно?! Иди потом рассказывай и доказывай всем, что брак был, как ты говоришь, «фик-ци-я», и он тебя не тронул!

Мама и говорила, и говорила, и не останавливаясь. Казалось, рассуждения на эту тему ей доставляют прямо-таки физическое удовольствие. Она ковырялась в виртуальной интимной жизни «девочки-подростка» и какого-то реально несуществующего «мужчины» с таким азартом, словно ей была близка и интересна тема педофилии.

…приятно будет, я тебя спрашиваю?!

Аделаида хотела пожать плечами и честно сказать, что ей вообще-то всё равно, но, видя бордовое мамино лицо и слюну в углах рта, опустила голову.

А мама продолжала чудить! Очевидно, вычитав в очередном номере журнала «Семья и школа», что «самый опасный возраст – это подростковый», это значало – «упустишь ребёнка однажды, не наверстаешь никогда», или в результате своих каких-то личных умозаключений, она всеми разрешенными и запрещёнными приёмами с девизом: «В праведной борьбе все средства хороши!», старалась «не упустить», «тем бо-о-олее девочку!». Казалось, то ли она мечтает стать Аделаидой, то ли Аделаиду превратить в себя, то ли уже отождествляет эти понятия. Адель понимала, что мама хочет дать ей то, что сама не могла иметь потому, что её воспитывала мачеха.

Когда Адель ела курицу, а ела она хорошо, сжёвывая мякоть, хрящи, суставы, кожу, оставляя гладкие, полированные кости, мама брала кости с её тарелки, запихивала себе в рот и снова их грызла, как будто после Аделаиды на них мог остаться хоть запах мяса! Она догладывала кости, как если б это Аделаида продолжала сама их грызть.

Мама завела манеру ложиться после Аделаиды в её неостывшую кровать, когда она утром уходила на работу. Вылезала из своей кровати и залезала в другой комнате в её.

Не выпускай воду! – кричала она, когда Аделаида купалась в ванной. – Я лягу в твою воду!

«Зачем она это делает?! – просто сходила с ума Адель. – Может, очень меня любит и хочет быть поближе ко мне? Это должно быть противно досасывать из чужой тарелки жёванные куриные кости и ложиться в воду, в которую я писала и смывала свою грязь! Вода-то у нас стоит копейки! А газовая колонка вообще бесплатная. Значит, она это делает потому что ей приятно!».

Мама пыталась натянуть на Адель какие-то свои вещи и запретила самой стирать трусы. Все люди вокруг стали ещё «тупее», «наглее» и «уродливей». Одна Адель, несмотря даже на то, что пока не поступила, была «умна и хороша собой». Нет, мама ей об этом, конечно, не говорила! Мама её «держала в строгости», то есть «в ежовых рукавицах», как она любила говорить. Это было само собой разумеющимся в разговорах со знакомыми и малознакомыми, но, конечно, ей на пути к совершенству ещё предстояла «большая над собой работа». Иногда Адель казалось, что мама издевается, а иногда – что не в себе… Хотя как «не в себе»? В школе же работает, детей учит… у неё в классах по тридцать человек…