Игорь Парфенчук - Оставшиеся в СССР (сборник)

Смотреть Мишка! Смотреть! – как заклинание повторял Михаил. Целых десять дней отдыха от «деда»! И пять суток на дорогу! Мама, папа, брат. И конечно же Лариса! Ах, какие у нее глаза! И Мишка смотрел. Всматривался в стихию и размышлял:

Учебная торпеда не тонет. Головная часть должна быть слегка над водой. К тому же окрашена в ярко оранжевый цвет – чтоб легко обнаружить было. Правда сейчас видимость не ахти. Штормит. Но все же это не иголка в стогу сена, найти можно и нужно.

Смотреть Мишка! Смотреть! И Мишка смотрел. Смотрел и думал. И слушал.

К шуму волн, бьющихся об эсминец и реву ветра, примешивался какой то непонятный далекий звук. Вроде ударов металла о металл, скрежета. Звук не давал Михаилу покоя. Что-то напоминал Мишке. Что-то также связанное с морем. Что-то далекое из детства. Но вот что?

Опять вспомнился дед. Жаль рано умер. Добил таки его тот неизвестный летчик с «Мессера», который продырявил ему легкое. Пусть через полтора десятка лет. Как бы сейчас повел себя дед?

– Дед! Ну конечно же! Да, да! Именно с дедом пошли однажды ловить рыбу. Только отплыли от берега, как началось волнение. Не хотел дед рисковать внуком. А потому вернулся поближе к берегу, и привязал лодку к металлическому бую.

Как подойдет волна – лодку об буй: бам – бам, скрям – скрям.

– Ну конечно же. Торпеда у «подлодки». Там и только там она!

Одна волна, вторая. Третья. И наконец на гребне мелькнул оранжевый поплавок, и тут же: бам – бам.

– Есть торпеда! Лево по борту! У «подлодки»! – не веря себе, выкрикнул Михаил.

Дрожащими руками поправил съехавшую на лоб шапку. Затем неизвестно кому пальцем указал в даль. Поймал восторженно-завистливый взгляд Толика и злобные «карасей».

– Есть торпеда, – почти шепотом от волнения, произнес Михаил.

– Кто доложил голос старпома.

Мишка открыл было рот, поперхнулся, кашлянул. Но тут с невиданной прытью появился Сан-Саныч и что было мочи, завопил:

– Матрос Козлов!

И чуть позже еле слышное старпома: – Добро Козлов.

От невиданной наглости «деда» Мишка пулей слетел со ствола.

С решимостью камикадзе подскочил к Козлову, схватил его за грудки. Но тут же был оттянут в сторону подоспевшими «карасями», а затем и послан в нокдаун тяжелым ударом «деда».

– Умри салага, – сквозь зубы процедил Сан-Саныч, – попробуй высунуться, кончу как щенка.

И все.

Как ни в чем небывало суетились вокруг старшины, бегали матросы. Офицеры отдавали команды. И лишь Мишка стоял недвижим. И если бы кто сейчас заглянул ему в глаза…

А вечером, после вечерней поверки, Сан-Саныч принимал «доклады от «салаг», которых кроме Мишки было еще двое.

Мишку он, после «урока» на палубе не трогал. Нагло смотрел в глаза и ухмылялся. Когда сели за ужин, позволил Мишке съесть причитающийся кусочек масла, удовольствовавшись двумя другими – отобранными у остальных «салаг». Долго разглагольствовал о пользе учебы, высоком предназначении моряка, о мощи флота и флотских традициях.

После отбоя «караси» аккуратно нашивали старшинские нашивки на парадную фланельку «деда». Смеялись и спрашивали Сан-Саныча, какое звание в отпуске ему больше подходит.

– Наверно я главстаршина, – в тон им отвечал «дед», собирая свои пожитки в большой чемодан из искусственной кожи.

Мишка уже лежал на втором ярусе. Ни о чем думать не мог. Как будто провалися в пустоту. Немного ныла разбитая губа. Но Мишка ничего не замечал.

И лишь много позже, когда все уже спали, как будто проснулся после забытья. И враз навалилась тягучая безысходность. До боли ясно предстал перед глазами весь день. Каждая его малейшая подробность. Каждая минута, каждая секунда. И не знал Мишка как жить дальше.

Уткнувшись лицом в подушку, сквозь слезы повторял как заклинание слова песни Утесова:

Ведь ты моряк Мишка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда.

И не мог сдержать слез.

Ближе к утру, стараясь не будить уснувшего дневального у тумбочки, Мишка, не одеваясь, скользнул к трапу. На секунду задержался. Оглянулся на спящих моряков. И шагнул в ночь.

Прости меня Мама!!!

За окном посерело. Слабый свет потихоньку проник во все уголки небольшой комнаты. Исчезли причудливые тени. проступили очертания буфета. Отражая слабый свет засеребрились на полках хрустальные стопки и стопочки из когда-то полных наборов. Стал виден старенький бобинный магнитофон «Днепр», который давно никто не включал. Фотографии на стене. Пожелтевшая в деревянной рамке – мужа Анатолия, поновее, в стальной – сына Михаила, совсем новая в золоченной импортной – дочери Ларисы.

Хлопнула дверь парадного. Голубь заворковал на чердаке.

Начинался день. По осеннему хмурый и тягостный.

Шел тихий дождь. Мелкие капли дождя беззвучно падали на подоконник, плохо промытые стекла, оконную раму. Просачивались сквозь неплотно прикрытую форточку, где-то соединялись вместе и тонкой, неразличимой в полусумраке струйкой стекали вниз.

Ирина Даниловна проснулась уже давно. А может и не спала вовсе?

Кто знает. В последние месяцы день и ночь как-то слились воедино. Сколько сейчас? Пять? Шесть утра? Неизвестно. Единственные оставшиеся часы в доме – свадебный подарок ей и мужу Анатолию, так исправно тикавшие на стене все эти годы, этим летом вдруг остановились. Ремонтировать их она не стала. Зачем? Спешить ей никуда не нужно. Анатолия давно нет, Мишка – сынок погиб, дочери Ларисе она больная пенсионерка видать не нужна. Последнее письмо от нее пришло с год назад.

Со здоровьем все хуже и хуже. Вот начали ноги опухать. Врачи говорят сердце.

Наверное, и жизнь ее должна вот-вот остановиться.

Что ей остается на этом свете? Только память. Память о том прекрасном, веселом и жизнерадостном, что осталось позади. Там – невероятно далеко, но которое было как будто вчера.

В угловой квартире включили свет. Отраженные лучи осветили на стене почти закончившийся отрывной календарь. 7‑ое ноября. День Великой Октябрьской революции.

Еще лет десять назад в это время в доме никто не спал. Везде горел свет. В квартирах и на улице. Отовсюду доносилась музыка, победоносные рапорта по радио о чем-то досрочно завершенном, запущенном, открытом и названным в честь Годовщины. Из распахнутых форточек и неплотно прикрытых дверей исходили бы ароматы на любой вкус: сладковатые ванильные – от тортов, резкие с чесноком и луком – от свиных котлет, душистые с запахом клубники или персика – от киселей и компотов.

Сейчас ничего этого нет. Соседи собираются на рынок. В туалете зашумела вода в бачке – начали подачу. Во дворе дворник ругает непогоду. В квартире слегка похолодало – видно снова отключили отопление.

Пора вставать.