Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)

Давали в этот вечер «Эсмеральду». Прославленный спектакль, типичный драм-балет. На «классической основе» (пуанты и движения из классики) танцевали только главные герои. Народ плясал на каблуках и в сапогах. В основном была актерская задача – обыгрывать события на сцене и сопереживать.

Вслед за народным танцем к Notre Dame пришли цыганки, балетные красавицы в воздушных юбках, в «характерных» туфлях на удобных, крепких каблучках. А, уж насчет причесок – исхитрились, кто во что горазд. Молоденькая балерина Лена Гусева, по жизни натуральная блондинка, нацепила кучерявый рыжий парик и прикрепила косы по бокам. Цыганки вырвались из-за кулис, народ рассыпался – цыганский танец начинался с середины сцены. В нем был испанский колорит (что удивляться, ведь Мадрид недалеко). Музыка в этом балете была незамысловатая, скомпонованная, в авторах стояли три композитора: Делиб, Пуни и Василенко. В цыганском танце не гонялись за мелодией, там царствовал ритм. Артистки с упоеньем раскрывали настроение – задор горячих огненных сердец. На музыкальный проигрыш, с ударным «раз», и проходящими «два, три», поочередно выступали две цыганки. Второе соло, вместе с Нелей Навосардовой, танцевала Гусева. Улыбалась она, как Лоллобриджида в «Фанфан-Тюльпане», да и казалась не менее красивой. На «раз» они шагнули правой ногой, на «два-три» отбили ритм левой, играли плечами, приподнимали подбородки. В этот момент одна коса у Лены отвалилась. Но балерину это не смутило, она осталась в образе. Змейкой побежала среди пляшущих подруг, а косу кто-то подхватил и отбросил. Но сцена, как резец у скульптора, в тот вечер отсекала лишнее. Возле рампы, от задорного движенья головой, у Гусевой оторвалась вторая коса и улетела в оркестровую яму. Артисты не играли бурное веселье, напротив, приходилось его сдерживать. Кто-то подытожил:

– Всё, к черту, отвалилось.

– Лихая девка, хоть ты кол на голове теши, – шепнула дама «из народа».

– Какой тут кол на голове, когда такая прыть, – добавил приглушенный бас.

Зритель, видно, тоже оценил – уж больно сильно хлопали. И даже дирижер Владимир Эйдельман похлопал палочкой по пульту.

Потом из-за кулис влетел простолюдин с известием – на площадь перед Notre Dame спешила Эсмеральда. Под град аплодисментов на сцене появилась Виолетта Бовт.

Ей удавалось сделать выходную вариацию, как разговор с любимыми друзьями. Душа у Эсмеральды и невинна, и открыта. В том и великое искусство, чтобы в движениях классического танца это передать. Через большие па-де-ша, па-де-буре, и saut de Basque. И арабески, пируэты. Вот – arabesque, И PIROUETTE, и заключительная поза.

И Бовт стоит, и улыбается, пока не смолкнут бурные овации. Ведь это не дивертисмент, где после каждой вариации всегда выходят на поклон. Спектакль – драматическое действие. Классические па в спектакле – выразительные средства, чтоб передать историю любви, предательства и смерти. И кланяются только лишь в финале.

В антракте первым делом, как всегда, делились впечатлением.

– Да, уж, Бовтяра выдает сегодня, – в знак одобренья Микрашевкий даже головою покачал. – А что Валюшка-то Ермилова? Так и отпрянула, когда у Виолетты па де-ша в их сторону.

– Ну, новенький не знает, это ладно. А ты в театре третий год, – чуть не с упреком произнес Модестыч. – Виола и забыть забыла, а Ермилова трясется до сих пор, как ту историю припомнит. Как в «Лоле» Бовт над ней трагедию сыграла.

И тут Рогожин рассказал:

– Не буду врать, тому лет десять – это точно. Как будто директива сверху поступила: вернуть в репертуар идейные спектакли, где обездоленные против тирании восстают. В Большом восстановили «Лауренсию», с Плисецкой во главе испанцев. И нашему Бурмейстеру, в то время он был главный балетмейстер, пришло из министерства указанье не отстать. Взялись за «Лолу». География – Испания. И обстоятельства такие же – восстание. И Лола – ну, конечно, Бовт.

А Консуэла – это роль второго плана. Идальго знатные над нею надругались и бедняжка умерла. Эту партию доверили Ермиловой. Ты, Михаил, наверняка её заметил – такая томная блондинка, сегодня почему-то бегает в народе. Она ж красавица, от зеркала не оторвешь, всё наглядеться на себя не может.

Однажды ей пришлось в одном спектакле с Виолеттой танцевать, когда другая Консуэла приболела. По ходу действия они не связаны никак. Когда Валюшка погибает, у Бовт над её трупом очень сложный монолог. Из плача по погибшей возникает клятва отомстить. Шекспировские, прямо скажем, страсти. У Бовт, конечно же. Она так здорово танцует и играет, что в зале бегают мурашки. Ну, а Ермилова, лежит на сцене мертвая, покрытая плащом.

Бовт всякий раз перед спектаклем совершает ритуал. Ест только апельсины, не общается ни с кем. Короче – входит в образ. Хотя актриса, без сомнения, от Бога.

Ермилову убили, и на сцене появилась Виолетта. Только она могла так впечатляюще пройти из-за кулис до авансцены! В глазах – чудовищная скорбь, и с каждым шагом появляется решимость.

Виола бросилась к распластанному телу, упала на колени, плащ с лица приподняла. Валюшка, белокурая красавица, лежит. Да и шепни вдруг мертвыми губами: «Виола, отодвинься, чтобы из партера меня тоже было видно».

В то время, когда в Лоле закипает жажда мщения, призыв к восстанию.

Валюшке дали больше, чем просила. Бовт моментально изменила мизансцену. Схватила, горемычную, за плечи, то – прижимала её голову к груди, то отстраняла от себя, отказываясь верить в её смерть. Чуть развернула тело и по полу протащила. Трясла её, как бы пытаясь оживить. Рукой закрыла мертвые глаза и тщательно укутала покойницу плащом.

Потом блестяще станцевала вариацию. Поклонники цветами завалили.

Ермилова с тех пор шарахаться и стала, но всё ли поняла?

Прошли ещё два акта, и закончился спектакль. Для Миши Закржевского всё было необычно. Цыганка, с отлетающими косами; испанка Лола, ненавидящая самолюбованье; балетные артисты, молчаливые на сцене, и шумные в антрактном закулисьи.

Все разошлись по раздевалкам – снять грим, костюмы, и отправиться домой. Закржевский пребывал в какой-то эйфории, и постоянно убеждал себя, что это явь и первый шаг в большую жизнь. Осталось только малое – «прописка».

А у Рогожина был повод ворошить воспоминанья. Ведь новичкам, по положенью, надо слушать.

– Ну, Гусева, – сказал Рогожин с одобреньем. – Подрастеряла косы, всё ей нипочем. В училище общались?

– Здоровались, – смутился Михаил. – Три года – разница большая.

– Она во всех спектаклях занята, все схватывает быстро, да ещё соображает, – Модестыч как бы делал Гусевой портрет. – Да и мозгами шевелить умеет. Французский вам преподавали – ты хоть что-то знаешь?

– Уж точно знает, как шерше ля фам, – вступился Микрашевский, – сейчас проверим, как пойдет а вотр сантэ.