Сергей Семипядный - Украл – поделись

Бабухин продолжил:

– Слушай меня внимательно. Очень внимательно. Берёшь нож за кончик ручки и по моей команде, на счёт «три»… Один, два, потом идёт три… Так вот, по моей команде отпускаешь нож. Но так, чтобы он лезвием, точнее, остриём, – в центр табуретки. В самый центр. Понял? – Бабухин демонстративно привстал, шумно отодвинул табуретку и снова сел. Но уже почти на самый край табуретки, так, что фактически он и не удалился вовсе от стоящей между ним и больным табуретки. – Приготовиться! В центр табуретки!

– Да. Да, я… Я…

Лёма уже держал нож, как было велено.

– Да не дрожи ты руками, нельзя промахиваться. Ну ничего, я подкорректирую. – И Бабухин, выставив ладони, принялся делать лёгкие пассы. – Приготовиться! Внимание! Пошёл отсчёт. Раз, два… три!

На счёт «три» Лёма отпустил нож, а Бабухин, резко качнувшись корпусом вперёд, подхватил его и, вскочив на ноги, приставил нож к горлу пациента. Больной ещё жил проблемами своей болезни, а рука Бабухина уже рвала из его кармана пистолет.

И вот уже не нож у горла незадачливого пациента, а дуло огнестрельного оружия – у виска его головы. Аффектогонный шок. Возможна полная остановка сердца. Лёма ещё не успел осознать, что излечение не удалось, но уже ощущение новой опасности, не здоровью – жизни, сверлит мозг через слабую перегородку височной кости.

Бабухин же, между тем, уже и ноги свои освободил, и с остальными путами заканчивает расправу.

И рычит угрожающе:

– А вот я сейчас лечить тебя буду. По-настоящему. Хирургическим методом. Снимай штаны, падла!

И тут Лёма заорал, что-то вроде многократного «а-а», «нэ нада» и «а-а» – по второму кругу. Бабухин уж проорал, что он пошутил, но Лёма зашёлся ото всей души и не умолкал. Бабухин рванул со стола скатерть и едва ли не на треть запихал её в орущую пасть.

– Я пошутил, – повторил Бабухин и отёр пот со лба. – Ты умрёшь триппероносцем.

Лёма замотал головой.

– Тебя и этот вариант не устраивает, скотина, – вздохнул Бабухин. Он сдёрнул Лёму, словно мешок, с табуретки, уложил на пол и принялся связывать новоявленному пленнику руки.

Литиков справился с сомнениями и купил бутылку водки. Алкоголики, размышлял он, – это, как известно, те, которые не пить не могут, пьют и тогда, когда выпить хочется, и когда не хочется. А пьяницы – только когда есть желание. Он же, Мишка Литиков, не подходит ни под одну из этих категорий. И не пьяница, и не алкоголик. Он, как ему представляется, пить собрался эту водку вне зависимости от желания или нежелания напиться. Тут – любовь. Несчастная.

Но пить он будет отнюдь не для того, чтобы залить эту любовь, несчастную любовь, водкой, напротив, это как – масла в огонь. Да, несчастная любовь терзала его душу, рвала её на части, но… как-то вяло, словно несильными, слабыми ручонками. Не рвала и не терзала, а как бы пощипывала, с болезненной монотонностью. Лучше бы уж кромсала. И он бы умер. Словно на эшафоте. Как приговорённый к четвертованию. Сейчас он выпьет водочки и поймёт, что жизнь кончена. И умрёт.

А вдруг бутылки водки не хватит, чтобы умереть достойно? Литиков вернулся и купил ещё одну бутылку. И заспешил, весь в предчувствии и яростном ожидании. В последнюю секунду вскочил в автобус – дверцы лязгнули едва не в его затылке.

Было тесно, на него давили, и любовно-предсмертные страдания стали как бы отдаляться.

– Разрешите пройти, – обратился он к парню с серьгой в ухе и с красным шарфом вокруг шеи.

– Я тебя убью камнем, – ответил парень.

Литиков удивлённо вытаращился. При чём тут «убью» и «камень». К ушам парня тянулись щупальца плеера. Возможно, он не расслышал.

И Литиков повторил:

– Разреши, я пройду.

– Я тебя убью камнем! – снова ответил парень, громко и, вроде как, с пафосом каким-то. Словно продекламировал. – Исчезни!

– Ну дай пройти! – занервничал Литиков.

Парень с плеером поднял руку, в которой оказалась початая бутылка пива, и сунул её к губам Литикова, которого только что собирался «убить камнем». Литиков сделал несколько глотков и непонимающе уставился на парня.

– Ты дай мне пройти, – снова попросил он.

– Исчезни! Если ты сейчас не свалишь, буду с тобой драться! – продекламировал парень и… посторонился.

Литиков устроился поудобнее и отдался на произвол любви. Что сделала с ним эта любовь! Он готов предать друга, с которым столько соли… водки, во всяком случае, съедено. Выпито, точнее. Он готов на всё. Он согласился бы выпасть в другое измерение, где пускай и не было бы даже этой кучи денег, но только была бы она, Татьяна, любящая, влюблённая в него.

Придя в квартиру татьяниной тётки, Литиков соорудил закуску и наполнил водкой, на две трети, стакан. Выпил, пожевал хлеба. И углубился в область чистого духа любви. По щекам его потекли слёзы, солёные и горькие, словно водка.

– Таня, Танюшка! – простонал Литиков и плеснул в стакан водочки. – Я умру, и ты пожалеешь. Ещё пожалеешь, что не оценила.

Мелькнуло сомнение, что литр водки способен убить его, закалённого участника застольных баталий, однако Литиков прогнал это сомнение прочь мыслью о том, что организм его существенно ослаблен чувственными бурями последнего времени и активного сопротивления не окажет.

– Нет, не жилец на этом свете! – простонал он и выпил, с удовлетворением ощущая, что пространство его несчастной любви неудержимо разворачивается в глубину.

Чистые и звучные цветовые пятна широко и беспощадно пространство это завоёвывали. Все цветовые отношения были гармонично-праздничны. Вот только в эпицентре этой картины сам он, маленький и серенький, лежал на чёрном полу-потолке.

Литиков всхлипнул, открыл глаза и вновь налил водки. Несколько булей. И всё повторилось. Зрительная достоверность росла, сердечная горечь – тоже.

Однако неожиданно пришла Татьяна. Её не было весь день, она ушла ещё утром, вместе с тёткой. И вот вернулась.

И почти с порога (она, не разувшись, заглянула в комнату) брякнула:

– За старое взялся! Да-а-а, намаюсь я с тобой, видать!

Брякнула, чтобы унизить уходящую из него жизнь, полную трагической страсти.

Вскоре она появилась в комнате с пустым стаканом.

– Налей-ка мне, алкаш, – сказала.

– Ты хочешь выпить со мной, дорогая? – обрадовался Литиков.

– Не с тобой. Одна.

– Ты пьёшь в одиночку?

– Ты же пьёшь. А почему бы и мне…

– Ну, я!.. – воскликнул Литиков. – Но ты-то…

– Давай! Лей! – приказала.

– А сколько, налить-то сколько? – засуетился Литиков.

– Всё выливай.

Стакан наполнился почти до краёв. Татьяна выпила и, не закусив, отошла к шифоньеру. Стала переодеваться. Она даже не стесняется его. Он – нуль, пустое место.

– Я – нуль, пустое место, – с горечью констатировал Литиков.