Ярослав Питерский - Падшие в небеса.1937

Пальцы обжигал окурок папиросы. Клюфт смолил его усердно, словно пытаясь высосать весь табак. Вновь заскрипели тормоза. Колодки терлись о колеса, жалобно воя. Словно коты ругались весной из-за кошки. Опять стук. Колеса забарабанили чугунной дробью. Но поезд, снизив ход, вновь поехал быстрее, паровоз, усердно пыхтя, набирал ход. Тук-тук! Тук-тук!

«Но, с другой стороны, вот так погибнуть где-то в тайге? А если, правда их попросту выведут в тайгу и расстреляют? А? Кому нужна такая смерть? Кто оценит его геройство? Кто? Вера? Его ребенок? Его не родившийся ребенок?! Кто это – дочь или сын?! Он или она потом вообще не будут знать, где погиб их отец! Не будут! Они даже не смогут принести букетик цветов на его могилку! Нет! Кому нужна такая смерть?! Кому?! Оболенский, он-то что?! Он прожил жизнь! Он все видел, а я? Я? Почему я должен сгинуть тут, в тайге? Или на Колыме? А? Почему? Ради чего? Ради какой идеи? Ради какого благородства? Клифт, человек, которого нет, человек, который готов умереть вместо меня, Павла Клюфта! Человек-призрак, который готов исчезнуть, чтобы дать жизнь мне? А?! Господи!»

Павел непроизвольно зашептал. Он, даже не осознавая, шептал тихо и усердно:

– Когда же поведут вас, чтобы отдать под суд, не беспокойтесь заранее о том, что говорить, но что дано, будет в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, а святой дух. И отдаст брат брата на смерть и отец ребенка, и восстанут дети против родителей и отдадут их на смерть. И будете ненавидимыми всеми за имя мое! Но кто выстоит до конца, тот спасется!

«Откуда это? Откуда эти слова? А? Их произнес богослов тогда там, на проспекте Сталина, перед тем страшным собранием в редакции газеты? Когда его предал Митька? Вроде да! Тогда! Но что это? Предсказание? Нет, не может быть! Не может! Он не мог знать!»

– Вы что, молитесь? – услышал Павел шепот Фельдмана. – А я не думал, что вы набожный! Молодец! Павел, Павел!

Клюфт тяжело вздохнул. Открыв глаза, он покосился на этого странного человека. «Что это? Один похож на второго. Только тот, который назвался богословом, пытался сделать его мучеником! И у него получилось! А этот? Этот, он что, пытается наоборот сделать из меня подлеца? А? Странно? Подлеца, но почему подлеца?! Человек хочет жить! Человек имеет право на жизнь. Что тут такого постыдного?» – подумал Павел и ухмыльнулся.

– Вы, Павел, идите туда. Идите. Оболенского надо менять. Ложитесь у печки. Там можно подумать, в тепле. Можно подумать и все взвесить! Все взвесить! – Борис Николаевич толкнул Павла в бок.

Клюфт вздохнул и, встав с нар, как завороженный двинулся к центру вагона. У печки сидели несколько человек. Они недовольно покосились на Павла и вопросительно впились в него недружелюбными взглядами. Павел, оправдываясь, тихо буркнул:

– Тут мой товарищ спит. Вон там, на второй полке. Так это мы договорились, по очереди вроде как…

– Надо, так буди! А то он храпит, как паровоз! – бросил зло один из зэков.

Клюфт протиснулся между этими мужиками и легонько толкнул спящего Петра Ивановича. Старик лежал на спине, раскинув руки и широко открыв рот, сладко храпел. На второй полке было тепло и это, неверное, совсем разморило Оболенского. Он проснулся не сразу. Павлу пришлось хорошенько стукнуть старика по груди. Оболенский испуганно открыл глаза и, посмотрев сначала на Павла, а затем на печку и сидящих возле нее мужиков, закивал головой и, свесив ноги, бодро спрыгнул вниз. Клюфт похлопал Петра Ивановича по плечу:

– Я немного. Пару часов. А потом вы опять. Хорошо?

Старик, отгоняя от себя остатки сна, протер кулаками глаза:

– А нет, нет, потом этот Фельдман пусть спит. Его же папиросы были. А я там, в углу, посижу. Ты приходи туда, Паша. Нам поговорить по поводу этого человека надо. Поговорить и серьезно!

– Может, сейчас? – подозрительно спросил Павел.

– Нет-нет. Терпит время. Терпит. Еще дорога долгая. Долгая, наговоримся. Спи, Паша, – отмахнулся Оболенский и поплелся в угол вагона.

Павел пожал плечами. Он вдруг почувствовал, что смертельно хочет спать. А тут в тепле почти рай! Рай у печки! Кто бы мог подумать, что он будет ценить место у печки в вагоне для скота! Клюфт грустно ухмыльнулся и залез на нары. Опять усиленно застучали колеса. Поезд въехал на какую-то станцию. Заскрипели колодки. Машинист, скорее всего, нажал на тормоз. Колеса пищали и выли.

Тук-тук – вагоны замедлили ход.

Павел напрягся. Пронесет? Наберет ход или все? Наберет. Нет, так скоро не может быть! Но колодки все скрипели и скрипели. А вагон ехал все медленнее и медленнее. Вот послышался угрюмый гудок паровоза. Из буксов вырвался пар. Что-то звякнуло. И опять скрип. Все медленнее и медленнее. И вот уже слышно, как кричит конвой. Солдаты бегают возле вагонов, вернее, бегут рядом. Поезд едет еле-еле. Но не останавливается. Лай собак. В вагоне все напряглись. Стало тихо. Казалось, слышно, как сопят люди. Но на самом деле зэки старались даже не дышать.

«Что это? Опять подсадят очередную партию? Но куда? Вагоны переполнены. И как ехать в такой тесноте? А может, будут кормить? Ночью? Тоже малореальное! Маловероятно! Или утро? Что сейчас? Темно. Зима. Трудно определить, что сейчас и который час», – метались мысли в голове.

Сон как рукой прогнало. И вот вагон остановился. Зашипел пар где-то там, в начале состава. И опять крики. Дикие маты и лай собак. Несколько секунд в вагоне все молчали. Затем послышался тревожный ропот зэков. Люди с нар усердно шептали что-то друг другу. Не то спрашивали, не то молились. Кто-то матерился, громко и озлобленно осыпал конвой четырехэтажным ругательством. Павел испугался, что солдаты сейчас услышат этот крик и тогда всему вагону несдобровать. Но лай собак заглушал людской, поэтому конвой вряд ли мог разобрать, что думает один из зэков об их матерях, отцах и всей родне. Дверь теплушки противно заскрипела, словно не хотела выпускать в холодный зимний воздух и без того хиленькое тепло, отошла в сторону. И Павел увидел! Он увидел страшную и завораживающую картину. На темно-синем, холодном и неприветливом небе виднелись красные, словно пятна крови, всполохи утренней зари. Солнце еще не было видно. Оно скрывалось где-то там, за темной верхушкой горы, но его присутствие чувствовалось. Эта зловещая картина шокировала. Бордовый и краповый горизонт и темно-зеленый лес в сиреневом одеяле снега. Почти фантастическая картина! «Может быть, так выглядит пейзаж на Марсе?» – спонтанно мелькнула у Клюфта мысль.

И лишь потом он разобрал темные кляксы силуэтов конвоя. Солдаты, как слуги тьмы, суетились возле вагона и что-то кричали. В этой суматохе виделась какая-то неорганизованность и бессмысленность. Зэки притихли. Они, словно зрители странного театра, наблюдали за этой сценой. Смотрели и в ужасе понимали: сейчас они тоже превратятся в действующие лица. В актеров этого страшного спектакля. И каждый с обреченностью понимал, что выход на эту кошмарную сцену может стать для него роковым.