Ярослав Питерский - Падшие в небеса.1937

– А куда ж они деются, люди-то? Исчезают что ли? – вымолвил Павел.

– Нет, не исчезают, хотя можно сказать, что и исчезают. Их расстреливают! Пулю в затылок пускают! Или в лоб. Не знаю уж, какая там технология.

– Зачем? – Павел, как маленький испуганный ребенок, слушал, открыв рот. И все еще не хотел верить в эту «страшную сказку».

– А затем, Паша, что они враги народа! А теперь представь, что все, кто едут в этом поезде, враги народа. И ты, и я! Так вот, каждого можно вывести на полустанке и отправить в этот истребительный лагерь. Чтобы дальше не везти. Да и зачем на него баланду тратить? Некоторые, совсем дохлые, доходяги, так сказать, работать не смогут, физически слабые, больные. Некоторые просто опасны. Могут в побег пойти. А некоторые опасны политически! Их нужно убить. Но и в самом простом варианте – есть просто разнарядка. Все. У каждого начальника такого литера есть разнарядка. Сейчас это наверняка есть. И он докладывает начальству сверху, сколько врагов народа расстрелял! Вот и все.

– Как это так? Зачем расстрелял?

– Да затем, Паша. Затем. Потому как большая чистка в нашей любимой стране! Не повезло нам. Борьба идет. Система начала чистку. Потому как понимает, если не подчистить сейчас, она рухнуть может. И мы с вами, к сожалению, попали в эту мясорубку. И вы, и я. И никуда нам из нее не выбраться. Остается только молить Бога! Если он есть, конечно, и может нам помочь!

Павел сидел опешив.

Тук-тук.

Колеса стучали противным металлическим боем. Они не убаюкивали, как раньше. Нет!

Тук-тук.

Может, так отсчитываются последние секунды жизни? Все? Клюфт зажмурил глаза. Страшно? Нет. Нет, не страшно. Противно. Противно и больно!

«Но я так хотел смерти? Так искал ее? И что же? Вот, мне могут помочь? И я не сам? Я не хотел жить, а сейчас, когда вот так мне сказали, что меня могут расстрелять, струсил? Что этот значит? Почему? Когда не хочется жить, ты живешь, а когда она кончается, так хочется жить? Бред, мой бред!» – подумал Павел.

Фельдман дотронулся до Клюфта рукой. Но Павел не открыл глаза. Ему не хотелось их открывать.

– А вы стойкий человек. Честно говоря, я побаивался, что, когда вам скажу эту страшную новость, вы струсите. И запаникуете. И тогда, тогда ничего не сделаешь. В панике ничего нельзя сделать. В панике человек бессилен. А тут. Тут я вижу настоящего мужчину. Настоящего! Молодец вы Паша. Не теряете силы воли. Не теряете. Молодец. И значит, вы заслуживаете остаться в живых. И значит, у нас все получится.

Павел тяжело вздохнул и, не открывая глаз, грустно и тихо спросил:

– Что получится? А! Что тут может получиться? Все вроде. Приехали.

Фельдман похлопал его по плечу:

– Нет, Паша. Нет. В любой ситуации, даже самой безвыходной, есть выход. Есть.

– Выход? Какой тут выход? Вы что, побег мне предлагаете? Побег что ли?!

– Может, и побег, Паша, – тихо и загадочно прошептал Фельдман и покосился на боровка, который лежал на верхней полке.

Мужик сопел. Накурившись папирос, сладко дремал, несмотря на холод. Из его ноздрей и рта периодично вырывались струйки пара.

– Да вы, что? Какой там побег?! Отсюда?! На этапе? А конвой? Вы видели, сколько конвоя? – Павел открыл глаза и удивленно посмотрел на Бориса Николаевича.

Тот махнул рукой и, вновь осмотревшись по сторонам, сказал:

– Я видел. Я все видел. Напротив, я даже вижу еще больше, чем вы. Бывшая работа приучила меня видеть гораздо больше.

Павел задумался. Побег. Бежать! Просто убежать! И все, свобода!

«Действительно, почему я раньше об этом не подумал. Убежать и все! Вырваться и быть свободным – это же так просто! Раньше не подумал, да как я мог подумать об этом в тюрьме? Но тут! Тут?!» – Клюфт облизнул обсохшие от неожиданной дерзкой мысли губы.

Тут-тук. Стучало сердце.

Тук-тук. Перестукивались колеса.

– Вы, Паша, решайте. Если вам хочется убежать, то надо делать это на этапе. Из зоны не убежишь. Вернее, убежишь, но очень трудно это сделать, да и риск сильнее.

– Ваше предложение, конечно, заманчиво, но как? Как потом? Что потом? А? Ну убежим мы, а дальше, дальше-то что? Как жить-то? Так и сидеть в лесу? Не выйдет. Свобода ради часового или дневного пребывания там? Нет. Ерунда это, грустно, – вздохнул Павел.

– Нет, нет, Паша. И на воле потом можно жить. Правда, другой жизнью. И все. Просто другой жизнью. Стать другим человеком, – Борис Николаевич сказал это так уверенно, будто он не раз за свою жизнь уже становился «другим человеком».

– Как это?

– Да просто. Уехать в другой город. Скажем, в Одессу? Вы были в Одессе?

– Нет…

– А зря! Это чудесный город у моря! Мой родной город! Одесса! Уедем в Одессу и там станем новыми людьми. А рядом с Одессой граница! И море! А там можно и в Румынию, и в Болгарию. Там, в Одессе, нам помогут мои друзья. Надежные люди. В Одессу, Паша!

– Что мы там будем делать?

– Ничего, первое время жить. Жить, Паша! И все! Нам сделают документы. Мы станем другими людьми! И все. А потом, потом посмотрим, я ж говорю, там рядом Румыния. Уйдем через Бессарабию!

Павел не мог поверить своим ушам – побег через границу? Как в романе! Как граф Монтекристо?! Только вот сокровищ не хватает! Сокровищ! Нет, это сказка! Павел сглотнул слюну от напряжения. Так хотелось верить в эту сказку странного и загадочного соседа!

– Что, Паша, вам кажется это нелепостью? Сказкой? Невозможно? Нет, Паша! Нет. Ничего невозможного в жизни этой нет! Все возможно! Я знаю одного человека, который из бандитов стал великим государственным деятелем! Великим! Так что нет ничего невозможного, Паша!

– Да, но как убежать отсюда? А? Убить часовых? Так они стрельбу поднимут! Поднимут!

Фельдман подвинулся ближе и, обняв Клюфта за плечо, зашептал на ухо:

– Вы, я вижу, заинтересовались. И правильно сделали. Правильно. Что тут терять, кроме наших оков?! Слушайте меня, Паша. И все будет хорошо!

Павел напрягся. Надежда! Вновь в сознании поселилась надежда.

– Вы, Паша, как правильно по фамилии?

– Клюфт, Павел Сергеевич Клюфт. А что?

– Ничего. А что там за недоразумение в предварительной камере? А? Перед судом? А, помните? Я слышал, что-то такое?! Вас, по-моему, как-то по-другому назвали? А? – подозрительно спросил Фельдман.

– Да, было дело. Кричали: Клифт, Клифт. У них опечатка, что ли, там? Опечатка. Вместо буквы «ю» написана «и». Вот и все! А что тут такого?!

– Да нет. Ничего, – загадочно прошептал Фельдман. – А дальше. Дальше что? Расскажите!

– Да ничего! Что дальше?! Дальше на суде опять. В протоколе буква и. Опять недоразумение. Но потом я поправил. Исправили вроде.

– Так значит, вас судили как Клифта? А? Так что ли?!

– Нет, я же назвался Клюфт. Там вроде исправили, – недоумевая, прошептал Павел, не понимая, куда клонит Борис Николаевич.