Ярослав Питерский - Падшие в небеса.1937

Клюфт понял: это была проверка на моральную стойкость. Конвой «разделил» зэков таким страшным способом. Теперь солдаты и офицеры знали, что в этапе есть две «категории» арестантов.

Павел, получив обледеневшую «черняшку», с трудом попытался откусить. Лед скрипел на зубах, деснам было больно от холода, щеки ломило. Но он не обращал внимания, ведь так хотелось есть. Клюфт через силу сжевал свою пайку. Рядом с ним, словно кот над рыбой, урчал Оболенский. Петр Иванович грыз свои кусочки, что-то бормоча. Фельдман пристроился рядом. Он сидел на корточках и степенно поглощал свою пайку. Когда Клюфт прожевал последние крошки, Борис Николаевич тихо ему шепнул:

– Ну, видите, что будет с вами через два дня?! Если, конечно, вы не примете мое предложение. Но это тоже не все… дальше будет еще страшнее. Вы через неделю сами будете так же ползать! – Фельдман брезгливо кивнул на здоровяка со спущенными штанами, который, сидя на полу голыми ягодицами, с остервенением жевал добытый «почти в бою» хлеб. – И это будет еще вашим большим везением! Опуститься в зоне – это лишь дело времени! Поверьте. А те, кто не опускается, попросту погибают. Почти все, – добавил Борис Николаевич.

Клюфт молчал. Оболенский хоть и услышал слова Фельдмана, но на этот раз не огрызнулся.

– Подумайте, Павел. Выбор ваш. У вас есть всего минут пять. Шесть. Потом нас погонят дальше, и у нас не будет возможности поговорить. А так, так я научу вас, как спастись…

Павел внимательно посмотрел на Фельдмана, затем на Оболенского. Старик опустил свои глаза, давая понять: «тебе самому решать, делай, как хочешь!» Клюфт тяжело вздохнул и тихо прошептал:

– Я без Оболенского не пойду. Только с ним…

Фельдман метнул на Павла недобрый взгляд. Покосился на Петра Ивановича и грустно улыбнувшись, пожал плечами:

– Как хотите. Это ваше дело. Но нам с ним будет труднее. Он старый. И нас потянет.

– Нет, без него я не пойду, – уперся Павел.

– Ваше дело.

– Эй, что вы за меня решаете? Что он предлагает, Павел? – тревожно прошептал Оболенский и покосился на офицеров конвоя, которые стояли и курили в углу.

– Он предлагает бежать, – выдохнул Клюфт.

Оболенский вздрогнул, но промолчал. Павлу показалось, что Петр Иванович обрадовался этим словам. В глазах старика мелькнула искорка надежды. Клюфт успел ее рассмотреть. За долю секунды. За мгновение. Но успел.

– Хорошо. Пусть будет так, пойдем трое, – прошептал Фельдман.

Он не обращал внимания на Оболенского. Старик тоже не смотрел в его сторону.

– Что надо делать? Не бросаться же на солдат? – спросил Клюфт.

Он старался говорить в пол. Чтобы не было видно солдатам, как шевелятся его губы.

– Нет. Конечно, нет. Слушайте и запоминайте! Когда нас приведут в лагерь, не поднимайте бревна! Сделайте все, чтобы его не поднять! Корчите рожу, пыжтесь, но бревно не поднимайте! Можете упасть навзничь для картины. На снег повалитесь, как будто у вас нет сил. Этого… – Фельдман кивнул на Оболенского. – Вряд ли к бревну поведут, он старый, а вот вас поведут. Не поднимайте его!

– Какое еще бревно? – ничего не понимал Клюфт.

– Простое бревно. Там увидите. Хотя вместо бревна может быть и тачка. Так вот, тоже не катите ее. Лучше упадите рядом. Покажите, что у вас нет сил. Главное, покажите, что у вас нет сил. А там, там потом встретимся. Вот и все! Остальное долго объяснять!

По развалинам эхом пронесся крик одного из офицеров:

– Привал окончен! Все, выходи строиться по трое!.. По трое!.. Всем выходить строиться по трое!.. Без последнего! Без последнего! Последний не в счет!..

Павел не успел дослушать этот вой, как его потянул Фельдман. Борис Николаевич со страшным упорством вцепился в его руку и рвал… и тянул на себя… за собой:

– Быстрее! Быстрее! Пошли к выходу! Пошли к выходу!

Клюфт поддался его напору. Он семенил за Фельдманом, как послушный ученик за строгим учителем. Краем глаза Павел увидел, что за ними бежит старик Оболенский. Он тоже был напуган. У выхода уже топтались арестанты. Они давили друг друга, не давая прохода. Стоял гвалт и ругань. Каждый хотел протиснуться в дверь. Солдаты раздавали арестантам тумаки и пинки. Конвоиры отчаянно лупили зэков прикладами своих винтовок.

– А ну, вражье отродье!

– Шевели задницами!

– Давай! Давай! Последний не в счет!

До Павла так и не доходил смысл этих выражений. Хотя Клюфт догадывался, что «это что-то страшное и опасное». В глазах арестантов Павел видел ужас. И через пару минут он понял, почему!..

Когда колонна уже стояла у церкви, появился последний, тот самый «невезучий» арестант, про него говорили «последний не в счет». Им оказался тот здоровяк-зэк, который несколько минут назад ползал по полу со спущенными штанами. Мужик лениво и безразлично брел к выходу, с удивлением рассматривая толпу своих товарищей. Он не понимал, почему они так «торопились встать в строй». Солдаты тоже внимательно смотрели на этого бесшабашного человека и сочувственно кивали головами. Один из офицеров, низкий и коренастый, лениво докуривая папиросу, ухмыльнулся и кивнул конвоирам. Они кинулись навстречу и не пустили здоровяка в строй. Зэк удивленно остался стоять метрах в десяти.

– Тебе же сказано было! Последний не в счет! Знаешь, что это такое? Вижу, нет. Как фамилия? – спросил коренастый офицер у арестанта.

Здоровяк вместо ответа вызывающе икнул. Видно, он съел много ледяного хлеба. Не одну пайку. Но ему, сытому, и в голову не могло прийти, что над ним сгущаются тучи. Но ему, судя по выражению его лица, было все равно. Он все успел в этой жизни, все!

Остальные арестанты с ужасом смотрели на него. Все затаили дыхание, ожидая развязки.

– Как фамилия? – спросил вновь офицер.

– Ястребов! Зэ-ка Ястребов! Осужден по статье пятьдесят восемь, десять, пятьдесят восемь, двенадцать. Десять лет без права переписки.

Офицер ухмыльнулся. Было неясно, злится он на арестанта или жалеет его. Военный лениво обошел мужика и похлопал зэка по плечу:

– Ястребов, говоришь? Фамилия у тебя птичья. Ястребов. С одной стороны, красивая, но с другой – хищная какая-то. Контра, говоришь? Враг народа? Хищник. Ну-ну… летать-то умеешь?

Мужик с удивлением смотрел на офицера и не понимал, о чем говорит этот человек. Здоровяк добродушно улыбнулся и вновь икнул:

– А, гражданин начальник, если б умел, то улетел бы. Наверняка. Улетел бы. Значит, не умею. Не умею я летать.

– Улетел, говоришь? Побег готовил? – разозлился дерзости энкавэдэшник.

Арестант промолчал. Он лишь грустно поднял голову и, сощурившись, посмотрел на зимнее небо. Тяжело вздохнул и пожал плечами.

– Я смотрю, шапка у тебя хорошая, – офицер снял с головы зэка его ушанку.

– Обычная шапка, – с обидой и жалобой ответил мужик.