Ярослав Питерский - Падшие в небеса.1937

– А без нее. Можешь без нее?

– Нет. Так холодно.

– А я думаю, можешь! Советский человек может все! – офицер зло покосился на остальных зэков.

Строй замер. Испуганные взгляды. Лишь слышно, как скрипит снег где-то вдалеке, под валенками конвоя. Солдаты стояли у машин метрах в двадцати. Они тоже ждали. Павел заметил, что некоторые сняли с плеча винтовки. Над развалинами храма зловеще летали и каркали вороны…

– Ну, вот ты и будешь у нас примером нашей строевой дисциплины, – назидательно, чтобы услышали все, сказал коренастый офицер.

Арестант с жалостью смотрел на свою ушанку, которую сжимал в руке энкавэдэшник.

– Гражданин начальник, шапку отдайте! Ради бога! Я ничего не нарушал! Замерзну ведь… – взмолился мужик.

– Шапку говоришь… – офицер покосился на ушанку, затем на строй зэков и высоко подняв шапку над головой, кинул ее в сугроб. – А вот сейчас мы посмотрим, что для тебя важнее, дисциплина в строю или твоя забота о собственном здоровье?! Можешь идти встать в строй или поднять шапку! Но учти, это будет нарушением! Выбирай!

– Не поднимай шапку! – вдруг раздался голос из толпы зэков.

Офицер метнул грозный взгляд в сторону этапа. Но промолчал. Все замерли. Здоровяк покосился на своих товарищей в строю, затем на шапку в сугробе:

– А как же я без шапки-то? А? Замерзну! Все равно замерзну! – мужик сделал шаг в сторону.

Смертным приговором клацнуло железо, это звякнули заторы у винтовок конвоиров. Солдаты вскинули оружие и направили его на зэка. Мужик обернулся, посмотрел на черные дырки стволов и ухмыльнулся. Арестант замер, завороженный, стоял без движения несколько секунд. Затем махнул рукой и, улыбнувшись, решительно шагнул к сугробу, где чернела его ушанка.

Залп грянул как по команде. В небо взвилась стая ворон и голубей. Эхо от выстрелов пронеслось над округой, как раскат грома. Синь неба. Бездонная, бесконечная синь! Мужик лежал в сугробе, широко раскинув руки, глядя в эту бесконечность. Непринужденная улыбка застыла на губах. Кристаллики снега еще таяли на теплых щеках. Но он уже был мертв. Стеклянные глаза безразлично пустели на лице. Уже на неживом лице. Две пули пробили фуфайку и, вырвав скатанную вату, улетели в сторону леса. Две пули, сначала убив человека, затем тоже погибли где-то там, в таежной чаще. Скомканная шапка сиротливо торчала между пальцев арестанта. Зэки стояли в оцепенении и смотрели на расстрелянного солдатами человека. Конвоиры, деловито ткнув прикладами убитого, убедившись, что он умер, стащили тело с сугроба на дорогу.

– А ну! Ты и ты! – крикнул офицер двум зэкам, стоящим крайними в строю арестантов. – Тащите труп в заднюю машину! В лагерь повезем! Для отчетности! Там спишем! Вот что бывает, когда человек решается на побег! Смотрите, уроды! Смотрите! – орал энкавэдэшник. – Побег карается очень жестко! Побег – это преступление против нашего строя! Против нашего государства! Кто еще хочет бежать? Даже и не думайте! Так же будете лежать в сугробе! А сейчас налевоооо! – скомандовал офицер. – Шагом маааршшш!

Арестанты медленно подчинились команде. Строй зашевелился и неуклюже шагнул по дороге. Ноги топтали рассыпчатый снег. Месили его. Черная змея этапа поползла в сторону гор. Офицер удовлетворенно посмотрел в след зэкам. Он достал из полушубка папиросу и, закурив, бросил в снег сгоревшую спичку. Черная маленькая щепка зашипела в белой холодной вате. Энкавэдэшник глубоко затянулся и, выдохнув ароматный дым табака, гаркнул с сарказмом:

– Хотя, граждане враги народа, этот, как там его?! Ястребов, вас всех обманул! Он сейчас на машине поедет! А вы пойдете! Пешком!.. Ха, ха!.. Кто еще хочет поехать на машине?!.. Шаг в сторону, милости прошу!.. Раз – и в кузов! Ха! Ха!.. Ну, кто рискнет?!..

Но на его призыв отозвалось лишь его эхо. Оно, издеваясь, несколько раз громко ответило человеку в рыжевато-белом полушубке:

– Кто рискнееет?!!.. Кто рискнееет?!!.. Рискнет,… нет…

Как хрупка жизнь человеческая?! Как она беззащитна?! Как она коротка и печальна! Как она неожиданно кончается! Смерть – это так просто! Смерть, оказывается, так близко?! Она всегда на расстоянии вытянутой руки! Умереть очень просто! Лишить человека жизни так незатейливо и так обыденно!

«Этот человек! Этот мужик, которого расстреляли конвойные, еще минуту назад мог видеть и говорить, мог дышать и чувствовать! Мог страдать и радоваться, мог быть голоден и сыт,… но все, все кончилось в одно мгновение! Все кончилось за микронную долю секунды, все прервалось!!!.. Неужели там нет ничего? Нет ничего за этой чертой? Бред, не может так быть! Не может быть, просто темнота, просто небытие!» – с ужасом думал Павел.

Он оглядывался на силуэт разрушенной церкви, который таял за спиной. Он всматривался в машины, что тащились за колонной арестантов. Он пытался рассмотреть то место, где так легко был убит человек. Этот мужик, который так хотел съесть перемерзший черный хлеб!

Павел представил жизнь этого неказистого и немного неуклюжего, на первый взгляд, человека. Он вообразил, как его под сердцем носила его мать! Как он, этот мужик, первый раз увидел солнце! Как он первый раз ходил купаться на речку! Как он первый раз поцеловал девчонку! И как он мечтал! Все прошло, все кончилось тут, в сугробе! Тут, недалеко от проселочной дороги! Кончилось быстро и нелепо!

«Его убили обыкновенные русские парни! Его соотечественники. Просто застрелили! Ради чего они перечеркнули все это?! Что осталось от этого, пусть не очень симпатичного человека?! Кусок замерзшего мяса, который предоставят теперь для отчетности? В качестве доказательства его побега?» Страшно! Было очень страшно! Павел ежился даже не от холода, а от своих мыслей.

Колонна зэков медленно шла. Конвой гнал арестантов лениво и как-то обреченно. Солдаты вдруг сами стали похожи на узников. Они шли рядом, низко склонив голову, и уже не кричали так усердно. Они преобразились. Павлу показалось, конвоиры чуточку подобрели…

…Дорога в ад? Дорога в другое измерение. Куда? Куда идут эти люди? Этап все брел и брел… Клюфт передвигал ноги и вслушивался в этот печальный скрип снега. В монотонный визг перемерзших снежинок под подошвами…

«Смерть, нет. Нет, не может быть! Нет, неужели этого Ястребова уже больше нет? Нет?! Нет, этого не может быть! Да, его тело уже остыло там, в кузове грузовика. Да, его кровь уже замерзла, а глаза не видят. Но душа?! Душа… нет, неужели у него есть душа?! Есть душа?! Она, она-то как? У человека должна быть душа… Без нее просто нельзя! Нельзя! Это страшно! Это очень страшно быть человеку без души! Неужели его душа еще тут? А может, нет никакой души?» – Павел ловил себя на мысли, что вновь непроизвольно полез в высшую философию.