Александр Архангельский - Правило муравчика

Птицы кружили над дюнами. Коты, не отводя от них влюбленных глаз, зачарованно крутили головами. Псы опешили, и только молодой гавком не мешкал.

– Псы! – сказал он, приглушая низкий голос, – насту-пай!

Собаки ощетинились; стараясь не спугнуть противника, окружили армию котов и стали постепенно сдавливать кольцо. Коты не замечали их – ах, эти птички! птички…

Когда они очнулись, было поздно. Ни птиц, ни котопульты, ничего. Только страшные носы с большими дырками, черные усы невероятного размера, нечистое дыхание и пар от высунутых языков. Коты с истошным воплем перескакивали через собачьи спины – и без оглядки драпали, не слушая далекого Мурчавеса.

Сражение окончилось. От великой армии Мурчавеса не осталось и следа.

Псаревич впал в тяжелую тоску. Ничего не ел, не пил, лишь изредка проваливался в сон, поскуливал и тут же просыпался. Смотрел на всех печальными глазами и думал о превратностях судьбы. Еще вчера он был веселым, энергичным вожаком, все ждали с трепетом его решений и мчались выполнять любую прихоть. А теперь… Как он мог попасться в примитивную ловушку? Как мог довериться какому-то Мурчавесу? Получается, что он не оправдал народное доверие; ужасно.

И Псаревич начинал вздыхать. Отчаянно, со всхлипами, внезапными задержками дыхания – иэх… эхэх… эхмм. Заслыша вздохи, Кришнамурка бросала на Псаревича короткий огнестрельный взор и тут же начинала суетиться. Подбегала к Мурдыхаю. Не нужно ли тебе чего, Учитель? Поняла. Может быть, опять начнем писать Кошрут? Как скажешь. А помыть тебя не надо, видишь, как свалялась шерсть? Ты ничего не видишь?! Ой-ой-ой.

Однажды Псаревич опять завздыхал; Кришнамурка засмущалась, подбежала к Мурдыхаю – и, как вкопанная, замерла. Учитель лежал без движения. Глаза его были открыты, но зрачки закатились, выступили страшные белк и .

– Учитель! Ты чего! Проснись! – попросила его Кришнамурка, но Мурдыхай ничего не ответил.

Псаревич повздыхал еще немного, но понял, что это сейчас неуместно.

Вдруг Мурдыхай пошевельнулся и забормотал. Хрфрхрфр, ничего не разобрать. Голову он не поднимал; силы словно утекали из него. Чтобы различить слова Учителя, Кришнамурка распласталась на полу.

– Слушай меня, деточка, слушай внимательно, – шептал он, – по секрету скажу, страшную тайну открою. В Раю хорошо, все лижут сковородки. Теплые такие, с жирными объедками. А в аду наоборот. Там плохо. Там все время чирикают птички, но у грешников нет ни зубов, ни когтей. И прыгать они разучились. Но тайна не в этом… в другом. Это только кажется, будто бы из Рая в Ад дороги нет. Есть там одна тропочка… сбегал, птичку поймал, и назад. Только никому не говори… пока. Когда грешники наши пойдут воевать, ты им на ушко шепни… пусть они это знают, пусть…

Тут по телу Мурдыхая пробежала дрожь, он завалился на бок, вытянулся в струнку – и умолк.

– Учитель! Ты зачем? Тебе нельзя! – заметалась перепуганная Кришнамурка.

Она припала к груди Мурдыхая, стала слушать его старенькое сердце. Ну давай, ну, тук-тук. Но в груди Учителя образовалась тишина.

– Нет, вы сами послушайте! – почти сердито сказала Кришнамурка. – Не стучит!

И стала всхлипывать.

Коты по очереди подходили к Мурдыхаю, приникали к груди.

– Нету больше Мурдыхая! Закатилось наше солнце, умер Кот! – произнес Папаша и заплакал – навзрыд, как маленький обиженный ребенок. Котриарх беззвучно проливал потоки слез, а Жрец, как настоящий горец, лишь скрипел зубами.

Старики, кряхтя, перевернули тело на живот и поручили безутешной Кришнамурке совершить последнее омовение. Поливая любимую шкуру слезами, она старательно вылизывала ее; шкура стала влажной и блестящей, клочковатая шерсть улеглась, и Учитель стал такой красивый и спокойный, сразу видно – настоящий праведник.

Потом они стали его поминать. Каждый по-своему, кто как умел. Папаша спел протяжный котолический псалом; отрешенный голос уходил под своды и создавал расплывчатое настроение. Котриарх рокочущим тяжелым басом промурчал заупокойную молитву; тон был трагический, но в то же время преисполненный надежды. А Жрец, зажав лапами уши, издал руладу; звонкое эхо билось о стены, как будто смерть не навсегда, и они еще увидят Мурдыхая…

А Псаревич внутренне метался. Он очень хотел заскулить, чтобы на верхней, почти истерической ноте сорваться в поминальный вой, но не знал, как отнесутся к этому аборигены. Не желая никого смущать, он вжался в стену и мужественно скреб лапой пол.

– Но ведь надо же его похоронить, – раздумчиво предположил Папаша. – Что, вызываем охранников?

– Нет, они поленятся копать могилу, выбросят тело в овраг, на съедение псам, – возразил Котриарх. – И тут же поправился: – Птицам.

– Тогда хороним здесь? Копаем сами? – спросил Жрец.

– Я, это, мог бы вам помочь, – робко предложил Псаревич, – когти у меня, этсамое, большие.

Он даже показал, какие именно: длинные, толстые, благородного коричневого цвета; Кришнамурка втайне восхитилась, но тут же вспомнила, что ей сейчас ни до чего.

– Такого Мурдыхай не заслужил, – твердо сказала она. – Мы должны его похоронить на воле.

– Каким же образом? Милая моя, родная – как? – сочувственно спросил ее Папаша.

– Не знаю. Мне без разницы. Но мы – должны.

И стала яростно царапать камень: отворите!

Псаревич тоже стал скрести преграду. Так продолжалось час, и два, и три; коготки Кришнамурки сточились, подушечки кровоточили; и все-таки она не умолкала.

В конце концов охранники сдались; им надоело слушать эти вопли. Вход в пещеру приоткрылся, на пороге появился Дядявася, облезлый прижимистый кот.

– Ну, что тут у вас? – поинтересовался он.

– У нас тут… у нас тут беда, – сказала Кришнамурка и опять заплакала. – Мурдыхай скончался.

Дядявася бабьих слез не выносил.

– Тихо, тихо, мать, все там будем. Эй, робяты, подь сюды! Взяли жмурика за лапы – и на вынос.

Кришнамурка впала в истинную ярость и бросилась на Дядювасю и с размаху залепила лапой в нос.

– Это тебе за жмурика – раз!

Дядявася растерялся и стал беспомощно отмахиваться. Мол, мать, иди, иди, чего пристала? Но Кришнамурка отступать не собиралась:

– За все там будем – два.

– Ой-ой-ой, больно же!

– А это – никаких робят и никуда вы его не понесете, понял?

И Дядявася схлопотал слезоточивой лапой в глаз.

Его помощнички не торопились заходить в пещеру. Они с опаской сгрудились у входа и по очереди просовывали морды. Дядявася, продолжая отбиваться, отступил назад, выбрался наружу и сиплым голосом скомандовал:

– Валим!

Робяты поднатужились, но завалить пещеру камнем не успели: одним прыжком Псаревич преодолел расстояние, отделявшее его от входа. Еще секунда – и он оказался на воле, где со страшным лаем, брызгая слюной, набросился на сторожей.