Леонид Аринштейн - Место издания: Чужбина (сборник)

– Хватит! – говорю я. Правда, тут же приходит мне в голову, что он намеренно выбрал тему погнуснее, чтобы спровоцировать мой уход. Но – все равно, мне хочется на чистый воздух. Я оборачиваюсь, ища глазами жертву этого потенциального каннибала.

Обернувшись, я вижу за окном Машу. Подойдя к тротуару, она почти приникла к этому большому окну, налитому желтоватой мутью ранних уличных фонарей и еще не отгоревших сумерек. Потом скользнула мимо, к двери, но не вошла, а остановилась, вероятно, в простенке. Грея сдуло со стула, как ветром. Он расплатился заранее, мне же еще надо было рассчитываться. Когда я выбегаю на тротуар – оба уже на перекрестке, у стоянки такси.

Маша ярка, как еще неподсохшая акварель; из-под коротенькой с осиным перехватом жакетки – юбка до пят из зеленой тафты; такой же восторженный шелест – в светлой зелени глаз. Впрочем, она сильно смутилась.

– Что это, Машенька? Мы о вас третий день беспокоимся, а вы… Идемте-ка сейчас со мною!

– Немыслимо, дорогуша! – лотошит Грей, стараясь поддеть Машу под руку, – я оттираю его плечом. – Совершенно немыслимо! Мы оба приглашены, понимаете… Дали обещание, понимаете?.. Отказываться теперь никак невозможно!..

– Так как же, Маша?

В зеленых, уставленных на меня палисадниках где-то возле зрачков еще бушует задор, но дальше, к углам, дымится уже неуверенность.

И все-таки я проиграл: сбоку, едва не зацепив меня по ногам подножкой, подшуршало такси. Шофер распахнул дверцу. Грей, взявши Машу сзади за локотки, почти втиснул ее в машину. Кругом шел народ. Не устраивать же скандала!..

Редко бывал я так расстроен и взбешен, как тогда, возвращаясь домой. Как спрятать Машу от этого паука? В конце концов это, пожалуй, и можно было придумать, но – сегодняшний вечер? Что может случиться уже сегодня? Грей не из тех, кто ограничивается только известного рода удовольствиями. Он способен, подпоив, подсунуть ей что-нибудь вроде кабального договора – продать просто-напросто, как продавали когда-то невольниц, какому-либо любителю с лихими деньгами…

– Скажи, не могли бы мы поселить Машу к нам, за ширмы, до ее отъезда? – спросил я жену, изложив, разумеется, сперва, что случилось.

– Ты уверен, что стараешься для… – начала было она по привычке, но, заглянув мне в лицо, не докончила: чуткая такая способность встречается иногда и у жен. – Эта твоя Маша, – сказала она взамен, – напоминает мне… Постой… кого она мне напоминает, из книжек, – никак не припомню!..

Леонид Ржевский. Мосты. № 3. 1959. (Мюнхен)

Привычка рано просыпаться осталась у Луизы, но помечтать в кровати – наслаждение. Да, больше не надо вскакивать в шесть часов по будильнику и разрываться на все стороны под сухим, пристальным взглядом фрау Шпрехт. Три года в этом вылощенном скучном доме, где каждый кусок сахара отсчитывался в сахарницу и запирался на ключ! Фрау Шпрехт иногда является кошмаром во сне: сухой, острый нос и колючие пальцы. Нет, теперь Луиза не горничная даже, а экономка, и у дипломатов. О да, между маленьким заморышем Лизхен – провинциальной невинностью, вечно голодной и с красными руками, явившейся из Маркт-Швабена под Мюнхеном в Берлин прислугой «за все», – и фрейлин Луизой теперь – разница не только в пятнадцать лет.

Луиза вскакивает, швыряет одеяло и очень тщательно принимается за туалет. У нее стройная фигура, свежая кожа, вздернутый нос, подбородок решителен и упрям. Черное платье из хорошей материи обтягивает грудь, а передник она наденет, только когда сойдет вниз. «Вниз» – это несколько этажей широких лестниц в коврах лучшего отеля в Берлине. Два года она вела хозяйство шефу иностранного бюро печати на его вилле в Ваннзее; но теперь вилла сгорела во время налета, и они перебрались сюда.

Девять часов – надо приготовить завтрак. Шеф, еще кутаясь в халат, уже прошел в бюро и включил радио. Бюро служит и общей комнатой. После обеда, если нет посторонних, можно усесться с починкой белья в кресло и слушать заграничное радио… Шеф ничего не имеет против и часто разговаривает с ней. Синьора Франчетта – итальянская журналистка – угощает ее сигаретами, хотя Луиза не курит, а прячет про запас. Или эта русская дама, Демина. Но с ней у Луизы совсем особые отношения.

Демина приходит каждый день на несколько часов, дает уроки русского языка шефу, слушает для него московское радио. Луиза незаметно для других подсовывает ей под блюдечко сигаретку и всегда следит, чтобы у нее была чашка хорошего, крепкого кофе. Надо же доставить удовольствие человеку: ей и так плохо живется.

Да, это не совсем обычные отношения. Демина – интеллигентная женщина, не чета ей – как там ни верти – а все-таки экономке. Она тоже служащая, но у нее прекрасные манеры и меховая накидка, которую Луизе не купить и на годовое жалованье, а носит она ее так, как носят настоящие дамы, – не заботясь о ее цене. У нее некрасивый, но очень симпатичный муж. Когда Луиза приходит к ним, он встает, здороваясь с нею, – настоящий аристократ! Если рассказать сестре в Маркт-Швабене, какое у нее знакомство! И фрау Шпрехт не поверила бы, что она, Луиза, может просто прийти к таким людям без приглашения и сказать: «Вот, фрау Нина, парочка форелей на ужин, – сегодня достала у нас в отеле, надо же побаловать вашего мужа».

У них убогая квартирка во дворе и слишком уж несложное хозяйство разоренных войной беженцев, второразрядных иностранцев. Шеф Луизы – это привилегированный, ему прощаются причуды и выходки; «остовки» на отдельной кухне – крепко сколоченные девки; их только жаль, особенно «Валью». Она напоминает чем-то далекую Лизхен из Маркт-Швабена, и Луиза старается подкинуть им что-нибудь, ничего, они тоже отшлифуются.

А вот такие, как Демины, – эти на середине лестницы. С одной стороны – благородное общество, с другой – жизнь, которой не позавидует жена чернорабочего: у той кастрюль и белья раз в десять больше.

– Мой сервиз, – улыбнулась Демина, приготавливая кофе, принесенное Луизой – не совсем Розенталь, но пить из него можно, а это главное!

Луиза смотрит на знакомые разномастные чашки с тарелочками вместо блюдец и находит в них особое очарование, не понимая, почему ей так нравится, что хозяйка не стесняется своей бедности и не прячет ее судорожно, как сделала бы немка. Именно в этой небрежности, по мнению Луизы, и проявляется широта русской натуры: это удивляет и притягивает.

– Непременно хочу брать у вас уроки русского языка, фрау Нина. А то только и знаю, что «пожалста» и «карашо». Майор говорил, что теперь образуется целая армия из русских: казаки и генерал Фласов. Кто знает, в жизни случаются разные вещи…

Луиза начинает говорить задумчиво. Но как только мечте даны слова, она не может удержаться больше, плотно, как боровик, усаживается в кресле, хлопает руками по локотникам, и в голубых глазах загорается дикая энергия.