Фарид Нагим - Танжер

Потом пошел в то кафе, где мы летом сидели с Асель, когда искали материал на свадебное платье. Вспомнил голубей, и что было необыкновенно грустно рядом со Столешниковым переулком, и хотелось что-то написать, чтобы передать грусть всех времен. Может, я что-то предчувствовал или помнил? «Я приехал в Москву, я был, как голубь у мусорного бака на сырой земле. Я хотел счастья, и не знал какого, и грустил, что его никогда не будет, гули-гули-гули».

Взял коньяк «Белый аист», кофе черный и вот сижу, курю.

Это случилось на Пасху девяносто четвертого года. Вечером в общаге стало необычно тихо и пустынно, все вдруг поверили в бога и ушли друг за другом в церковь на всю ночь, радуясь своей новой общности, своей серьезности и возможности быть чистыми и светлыми. Остались только мы с Аселькой и Юра Разбродных. Мы очень много выпили с нею. Так много, что, казалось, сейчас откроется некая жестокая правда, откроются наши настоящие лица. Догорала свеча в пепельнице. И часто мы замирали с нею – настолько смешались наши ауры, что даже на расстоянии мы вдруг чувствовали себя обнаженными, соединяющимися инью с янью и нечаянно задевали себя друг в друге. С такой остротой ощущал ее лицо, шею, груди, жестко сморщившиеся соски, все её тонкие хрящики, что хотелось вскрикнуть, как от ненависти. Вся её мучительная женская сладость не ограничивалась вагиной и её-моим телом, а была повсюду, даже в деревяшке столешницы, на которой лежали ее пальцы, растопыренные с такой силой, что казалось, между ними перепонки; она длилась дальше, сквозила в горлышке опрокинутой бутылки шампанского, и терялась где-то в сером сужающемся мраке. Наверное, распятому человеку было так же невыносимо больно, как нам сладко. Было страшно за это наше счастье, сам себе я казался грешником и богоотступником, которого неминуемо покарают. Тихо светил телевизор. И бегал, выл в пустых коридорах Юра от своей наркоманской боли, стучал в нашу дверь, убегал, выл и снова стучался.

Мы спали, и казалось, что у нас семь рук и трое ног.

В обед мы вышли погулять, так, недалеко, по району. Взяли конфеты и початую бутылку «Амаретто». Было так тепло, до дрожи, мир нес нас в своем тепле, и мы пошли в солнечном тумане, а потом поехали и уехали далеко. Были в парке «Эрмитаж», и я хотел залезть на крышу, а потом спрятался на стройке и помочился, потом спряталась Асель.

«Так и не нашел я сегодня этого бульвара».

Улица забирала круто вверх. Подниматься было тяжело. На высоком, ажурном балкончике целовались парень с девушкой. Солнце ярко било меж их лиц и слепило. Девушка выгибалась, опасно отклоняясь через перила. Я показал Асель на них, и она демонстративно не смотрела. Садились на лавочки, выпивали. Невероятно драгоценным и сладким казался этот поддельный «Амаретто», с искусственным и потому очень сильным вкусом и запахом жженого миндаля. Целовались и обнимались. Воздух был свежий и острый. Иногда казалось, что он пахнет слезами. Листва едва-едва показывалась, нежная, будто зеленый дымок. Пили и шли дальше. Воздух стал холоднее. Есть что-то тайное, захватывающее, быть с девушкой вечером в огромном городе, в тихих и пустынных переулках, как бы затерявшихся во времени.

– Правда, кажется, что эти деревья как будто потеют – нет еще листьев, чтобы дышать им?.. А ворона ходит, сложив руки за спиной…

Я захлебывался от пустых слов, а она восхищалась мною. Я искал крышу, на которую можно было бы залезть вместе с нею, греться на последнем солнце, смотреть на город и пить, но так и не нашел. Мы сели на развалистую скамью в каком-то парке, в котором вырубили деревья и торчали одни пеньки.

Солнце быстро покраснело. Осветилась красная кирпичная стена. Жестяные крыши старых домов загорались розово в самых неожиданных местах, иногда было видно дерево чердачных балок, кирпичные трубы, заляпанные желтой краской. – сказала она.

Я посмотрел на ее лицо сбоку, и мне стало странно, что я с нею, будто со мною рядом незнакомая женщина. Я ее не знаю, а она меня каким-то образом знает, и я ей что-то должен. Мне захотелось отодвинуться, встать и уйти. Странно, думал я, это лицо – лицо какой-то женщины – лицо моей жены. Мне пусто стало и одиноко.

– Да? О чем ты думаешь? – спросила она.

Я смотрел на нее и не узнавал. Я часто так не узнавал Асель.

Потом я целовался на этой скамье с Полиной Д. Так страстно, что она вскрикивала и отталкивалась, будто и от меня, и от самой себя. Сидели прямо, отстранившись, не узнавая парка, по которому бродили какие-то существа. И снова стояло сзади это чувство. Я видел, что место рядом со мною все-таки пусто, но всё играл себя, веселился между собой и ею. И мучился потом: где-то бродит в этом огромном мире та душа, с которой моей душе не было бы так? Я бы смотрел на нее и думал, что вот можно жить, а можно уже и не жить, потому что я увидел ее. Есть ли она? Это место всегда будет пустым, кто бы ни сидел со мной. ЭТОГО нет. Так же понятно, как и умирать.

– Слушай, как тебе… (– Это Артемий, – прошептал Гарник), как тебе: с Билайн на новую высоту?.. а, ну ясно… С Анваром сидим.

И он передал мне трубку.

– Привет, Артемий… да так, ничего… нормально, в общем.

«Сейчас про Нелли спросит, как мне под ее начальством?»

– Суходолов передавал тебе привет, – сказал он.

– А он что, в Москве?! Ты тоже передавай ему привет от меня!

– Он просил тебя позвонить ему, если будет настроение.

– Обязательно! Передай, что позвоню.

«Серафимыч в Москве!»

– Ты так обрадовался, – сказал Гарник, не отрываясь от экрана компьютера.

– Гарник, Суходолов, оказывается, в Москве!

– Понял, не дурак… Мне кажется, что он «голубой», – сказал Гарник, нащупывая рукой зажигалку.

– Вот все так думают, а это совсем не так, – засмеялся я. – Просто он преданный искусству человек.

– Ну-ну.

– Так смешно, Гарник, он очень боится машин. И если даже машина далеко, он все равно ждет. Фобия.

– Не знаю, Анвар, он такой женственный, обтекаемый какой-то, непонятный, короче.

– Я тоже думал, и даже боялся, когда мы с ним в Ялту ездили тогда. И мне стыдно было, стыдно, что я боялся. Скорее я был ненормальный, чем он. И еще меня так удивило то… Гарник, вот всегда так – ты постоянно за компьютером, с тобой даже поговорить не о чем. Ты только мычишь и смотришь в экран.

– М-м.

Играли с Гарником в Мортал-Комбат. Потом мылся в их красивой ванной. Видел свое голое отражение в хромированной выпуклости распылителя, даже виден член. Очень сильный напор воды. Тугие, колючие струи. Опустил распылитель в воду, и когда поднес под струю пальцы, почувствовал в воде упругое, округлое и нежное волнение, совсем как у женщины там.