Фарид Нагим - Танжер

– А вода не соленая, а горькая… и запах какой-то.

– Иодом пахнет, это очень полезно…

Жидкими зеркалами колеблются, перетекают, бесконечно разбегаются на одном и том же месте волны. Особенно серебрится у горизонта, а небо глухое, ватно-серое. Море дышит, взблескивает нежно, свежо, словно тело, с которого только что сняли кожу. Море блестело, как клитор.

Потом мы долго поднимались к Ливадийскому дворцу. Вдоль тропинок стояли старые, советские еще таблички с указанием, сколько пройдено метров. Море шумело все глуше и ниже. Наверху было теплее, воздух казался стеклянным, и пахло нагретой солнцем хвоей.

На боковой тропинке появились люди.

– Вова, а это?

– Дуб.

– А то?

– Пиния.

– А ему сколько лет, Вов?

Мы обогнали их. Грустно шли по старому асфальту, над нами веером зависали плоские и ровные лапы деревьев. Солнце еще таилось кое-где на бронзовых мускулисто изогнутых ветвях, на толстых шишках. Дальше начинались какие-то советские постройки, и вдруг я услышал песню, будто и это холодное море, и этот дворец, ставший теперь коммерчески невыгодным музеем, саккумулировали для меня всю свою грустную, прощальную энергию в виде этой мелодии.

– Как я люблю ее! – я задрожал и пошел через кусты.

И он встрепенулся. Я чувствовал спиной его радость, созвучную моему счастью и грусти. Он был счастлив, если что-то могло сообщить мне хоть малейшую радость. Это была спортивная площадка санатория, из которой сделали кафе без названия, просто кафе. В центре одинокий пластиковый столик и два стула, другие столы и стулья были свалены в кучу у трибуны. Девчонка, загорелая, как скумбрия, грызла семечки.

– Вот интересно, девушка, где вы нашли такой бархатный янтарь?

– Какой бархатный янтарь?

– Который у вас в глазах.

– А-а, – сказала она и опустила глаза. – Папа подарил.

– Тогда дайте, пожалуйста, портвейн «Ливадия», два по сто, нет, по сто пятьдесят и два кофе.

– А кофе со сливками?

– Без.

– А чё вы? Возьмите со сливками.

– Да нет, девушка.

– Возьмите, так вкуснее, все равно по одной цене.

– Спасибо, девушка, просто сливки с вином не очень сочетаются.

– A-а, ну да.

Она засыпала кофе из пакетика и, пряча глаза, ждала, когда вскипит чайник. Super Eagle. Amerikan Flavour.

– Как же мне нравится песня, которая сейчас у вас играла.

– Это на кассете, а мне «Отель „Калифорния“» нравится.

– Хорошая песня. Мы вон там сядем.

– Где хотите. Все равно никого нет.

Я шел к нему и весело и развязно нес в пятернях стаканчики с вином и кофе. Мы сидели за столиком в центре этой площадки. Сквозь чернеющие уже кипарисы, с вялыми метелками верхушек, виднелось море, оно как будто стояло до неба. Тихо. Пусто. И вдруг снова заиграла эта мелодия, я обернулся. Девушка ждала моего взгляда. Я показал ей большой палец.

Мелодия поднималась и плыла над парком, над дворцом и морем, по-над всеми нами, распространяясь все дальше. Чайки кружили в небе. Как, откуда в его югославскую голову влетела эта мелодия о России, о погибшей семье, о расстрелянной яхте «Штандарт».

Мы хрустнули пластиком и выпили молча, за то грустное облако общих мыслей между нами.

– На этом месте, где мы сейчас с тобой сидим, – сказал он, – когда-то стоял деревянный дворец Александра Третьего, мы, по сути, сидим на его фундаменте… он умер в этом дворце, и его сын Николай в ужасе выбежал и просил отца: «Сандра, научи! Сандра, научи!» А в сорок первом году, когда наши отступали, этот дворец сгорел от окурка неизвестного русского солдата… И вот теперь здесь спортивная площадка, эта песня, и мы с тобой сидим, и что-то будет еще.

И я увидел этот дворец, этого юношу царя, ужаснувшегося своей участи правителя огромной империи, как будто он все предчувствовал, увидел этого солдата, докуривающего свою самокрутку, и увидел нас, странным образом объединившихся в этом мире, застывших на мгновение в этом потоке, в Ливадии, с одноразовыми стаканчиками в руках.

Девушка принесла нам тяжелую пепельницу Winston, хотя мы не курили.

Она специально сняла фартук. Хотела что-то сказать, но промолчала. Протерла стол.

– Может, еще что-то принести?

Он нахмурился.

– А есть вода без газа?

– Не-ет, только с газом.

– А вы газ вытрясите.

– Что? – испугалась она.

– Да так, шутка, – засмеялся я.

– А-а, поняла.

Я посмотрел ей вслед. Такое худенькое личико, и такое женственное уже тело. Закурил. Он смотрел в другую сторону.

– Как жалко людей, – сказал я. – Миллионы ни за что погибших людей, как жалко.

Девушка ходила за своим лотком и трясла бутылку «Ялтинской» газированной воды.

В Ялту мы приехали уже ночью. Из-за гор темнело очень быстро. Ночь падала. У причалов высоко качались белые яхты в невидной воде, как в черном эфире. Одна опускалась, а другая взлетала. Натягивались и опускались в воду канаты. Было видно светящиеся капли. Смыкались и скрипели мачты. Море колыхалось мощно, бесшумно и страшно. Когда волна вздымалась особенно высоко, верхушка ее стеклянно освещалась.

Яркая дюралайтовая надпись «ФИЕСТА». Много молодежи. И танцевальная музыка. Серафимыч пошел и встал в очередь к барной стойке. Я подсел за столик. За ним сидели пожилой мужчина и девушка.

– Не помешаю, товарищи отдыхающие?

– Конечно, садитесь, – сказал мужчина и подвинулся, хотя и так было много места.

– Привет! – сказала девушка, прямо и открыто глядя в мои глаза.

– Привет.

– А ты чего не танцуешь?

– Мы только пришли. Как видите.

– A-а, ну да. А мы давно сидим, но все равно не танцуем…

– Хочешь? – сказал мужчина, подвигая мне свой коктейль с трубочкой.

Было темно, слепили крутящиеся прожекторы. Я отодвинул трубочку и отпил глоток.

– Так это джин с тоником.

– A-а, это она купила, – устало сказал мужчина.

– А ты откуда? – спросила она.

– Из Москвы.

– А мы из Сибири, может быть, знаешь Ханты-Мансийск?

– Слышал.

– Я ее дядя, – сказал мне мужчина.

– Я-асно, а вот мой дядя!

– Здравствуйте, – сказал мужчина и снова подвинулся.

– Познакомьтесь, это Алексей Серафимович, я – Андрей, мы московские бомжи…

Она засмеялась.

– А это товарищи из Ханты-Мансийска.

– Да-а, интересно. Я же там работал… Вот, Анвар, я сок взял и херес.

– А ты чего не танцуешь?

– Я танцую.

– Тогда пойдем.

И мы пошли с нею в круг, по которому струились полосы и световые вихри. Очень хорошо танцевала девчонка в короткой юбке и белых кроссовках.

– Это рок-н-ролл.

– Что? А? Знаю, что рок-н-ролл.

– Вот так, закручивайся ко мне.

– О-ох, не кружи, – она быстро одернула подол.

Она не ожидала, что я буду танцевать с ней так сильно, резко и жестко. Я закрутил ее к себе и сквозь платье почувствовал грудь, она будто ударила меня своими жидкими колбами. Наверное, оттого, что мы были пьяными, у нас получалось все легко и свободно, мы угадывали друг друга, будто репетировали.