Алексей Синицын - Искусство скуки

– Ты думаешь, через 30 лет его на Западе ещё кто-то будет помнить?

– Что нам ещё остаётся, Серж? – Он говорил с ним, почти как с ребёнком. – Ты думаешь, почему русские строят социализм? Социализм им нужен? Да, нет же, им нужен большой исторический смысл существования! – Роберт, говоря о большом историческом смысле существования, почему-то указал на свой стакан.

– А нам, нет?

– Нам – нет, потому, что мы больше не верим в смыслы и, особенно, в большие.

– А во, что же, по-твоему, мы верим, в деньги, в искусство?

– Мы верим в большие, яркие эмоции, поэтому деньги, искусство, любовь и всё остальное интересует нас постольку, поскольку оно способно какое-то время вызывать в нас подобные эмоции.

Серж вспомнил про Агнетту, про свою, некогда большую огненную эмоцию, неожиданно вспыхнувшую на горизонте его серых и довольно скучных буден, в полуметре от него. Как будто под ноги кто-то бросил новогоднюю петарду. Он даже прекрасно помнил кто.

С ней его познакомила Наташа, внучка русских эмигрантов, работавшая в «Галлионе». «Серж, у меня для тебя сюрприз! – Наташа ворвалась в комнату, как комета, состоящая вся, судя по запаху, из сухого спирта вперемешку со льдом. – Сейчас я тебя познакомлю с женщиной, – сказала она, наклоняясь к его уху на нетвёрдых ногах, – о знакомстве с которой, ты будешь жалеть всю оставшуюся жизнь!». «Вот как? Я и так тебе крайне признателен за всё, что ты для меня сделала, а теперь и вовсе стану твоим пожизненным должником» – ответил тогда он. Сам «сюрприз», а так же вступительное слово были вполне в духе Наташи. Агнетта тогда нарочно красила волосы в огненно-рыжий цвет, видимо, чтобы подчеркнуть пламенную стихийность и непредсказуемость своих чувств, и предложила ему сразу же выпить с ней яду на брудершафт. Обычно, мужчин такое откровенное предложение, либо сразу же отталкивало, либо тут же неверно истолковывалось. Но Серж в тот раз совершенно невозмутимо ответил, что старый румынский бренди вполне для этого подойдёт…

– Большие, яркие эмоции не могут воздействовать на душу вечно. Они быстро приедаются, и что тогда?

– Стареешь, дружище, стареешь. – Роберт поднялся с дивана (осьминоги вроде вялые-вялые, но внезапно вдруг соберутся, и уже на ногах, в костюме и при галстуке, бодры и очень опасны) и похлопал приятеля по плечу. – Но, в целом, ход мыслей правильный. Чувства охлаждаются, эмоции выгорают, остаются одни слезливые сантименты. Не поймав за хвост синюю птицу удачи, мы начинаем довольствоваться кормлением домашней канарейки. Знаешь, я слышал старики ездят в Венецию только для того, чтобы покормить голубей на площади Сен-Марко. – Роберт подержал Сержа за пуговицу жилета и отпустил. – Так, что у мальчика твоего только два выхода – или ужасать, или слезу вышибать. – Он шутовски всхлипнул.

Сержа часто раздражал этот самодовольный цинизм Роберта, но, во многом, ему приходилось с ним соглашаться. Вот, и сейчас его коллега по цеху методично заколачивал гвозди необходимости в крышку печального гроба свободы. Не Гегель конечно, но…

– Слушай, Роб. Ты, по-моему, только одного не учёл.

Спрут насторожился, подбирая все щупальца, только одна продолжала жадно впиваться присосками в бутылку виски, замершую над стаканом.

– Есть ещё удивление! Называй это эмоцией, как хочешь. Только учти, под удивлением я не имею в виду заурядную обывательскую чушь, типа, неужели убийцей мог быть Джонатан? Удивление – это когда ты думал, что тебя в мире ничем удивить уже невозможно, а оказывается это не так! И ты удивляешься, сначала поспешности своих выводов об ограниченности, законченности жизненного мира, а потом тем, насколько прекрасное близко, насколько оно, на самом деле, просто.

– Да, ты неисправимый романтик, Серж! – (Роберт подумал, уж что-то действительно серьёзное). – И это пройдёт, говорил Соломон Царице Савской, когда та ревновала его к Нефертити. Налить?

– Да, ну тебя, с твоими идиотскими шуточками… Наливай.

– Вот и Агнетта всегда говорит… говорила, что шутки у меня плоские и, как ты изволил выразиться, идиотские. Вы, зайки мои, просто не можете себе их позволить, думаете, вам такое не к лицу. А я могу. – Он протянул Сержу стакан. – Подлецу и наглецу, всё удобно, всё к лицу. Я вообще, если хочешь знать, самая универсальная и жизнеспособная форма существования человека!

– Роб, только не паясничай, я тебя умоляю. – С обожжённым горлом говорить было трудно.

– Правильно! Вы и этого позволить себе не можете! Твоё здоровье.

– Самые жизнеспособные организмы – это сапрофаги, Роб, потому, что питаются собственным дерьмом и мертвечиной. – Серж морщился от, не в меру кислого лимона. – Пока, не обнаруживают, что в процессе столь оригинального метаболизма они сами превратились в мёртвую какашку. Это, как ярсагумба, жила себе гусеница, а потом забыла, что она в душе бабочка и стала грибом. Вот тебе и наглядный пример деградирующей реинкарнации.

– А, грибом, между прочим, тоже неплохо. – Роберт всецело был поглощён тщательным обгладыванием лимонной корки. – Идея эволюции биологических организмов вас испортила, проще надо быть, проще.

– Так, скучно же.

– Вот! Вывел я вас бездельников, выдумщиков, «рыцарей» веры в высокое искусство на чистую воду. Скучно им, видите ли. Сами себе замкнутый круг устроили – вся ваша скука от сложности, а сложность от скуки.

– Сложность в природе, говорят, изначальна, она избыточна. А жизнеспособность потом накладывается.

– Ты сам понял, что сказал?

– Ладно, некогда мне с тобой тут разглагольствовать о принципах естественного отбора, я поехал. – Серж вытер руки о полотенце и стал накидывать свой серый творческий пиджак с заплатами на локтях.

– Главное, чтобы он был естественным, а не противоестественным. – Роб заметно потеплел и теперь с силой пожимал руку собеседнику.

– Против ветра не поспоришь. – Сержу тоже после виски стало заметно спокойней.

– Привет, мальчику.

– Он тебя слышит, салют…

Серж ехал на своём непритязательном авто по растерянному от первой весенней оттепели городу. Так, люди теряются в раздумьях, не зная снимать им с себя зимнюю одежду или ещё рано. «Эволюция, эволюция…». Его не волновала эволюция животного мира, он вспоминал, как эволюционировали их отношения с Агнеттой. От бабочки до гриба…

Когда Наташа познакомила их, она была действительно как экзотическая бабочка – яркая, рыжая и летела на свет. Он поражался её такой удивительной светочувствительности, в том смысле, что её притягивал к себе силой какого-то магического притяжения любой маломальский источник света – крохотный светлячок в траве, маленькая рождественская свечка, зелёный огонёк такси, или блеснувшая запонка. Она могла остановиться, и заворожено смотреть минут пятнадцать на тревожную синюю мигалку скорой помощи, пока та не уезжала, забрав кого-нибудь из жильцов с собой, навсегда скрываясь за поворотом.