Михаил Липскеров - Белая горячка. Delirium Tremens

– Ну, ладно, – сказала Медсестра, – поели. Уже хорошо. Ваша Жена внизу на лавочке сидит, но ее сюда не пускают. В реанимацию вообще никого не пускают. Кроме своих. Вы хотите ее видеть? Она – молодая.

– Да, – с наиболее возможной гордостью подтвердил Мэн, – на год моложе меня.

– А я думала, лет на пятнадцать, – удивилась Медсестра. – Это странно, обычно с такими, как вы, женщины стареют очень быстро. Умеете вы вытягивать из женщины все соки до поры. Я ее сейчас приведу.

Она похлопала Мэна по голой ноге и вышла из реанимационной палаты.

– Что-то все это очень странно, – сказал Мужик, прикрывая Мэна простыней. – Никогда эта Медсестра сюда не заглядывала.

– А ты-то при чем? – оторопел Мэн. – Ты-то какой алкаш?

– Обыкновенный… ну, не совсем… Значит, так… – начал он, и в это время в реанимацию в сопровождении Медсестры вошла Жена.

Мэн к этому был не готов. Он еще не мог смотреть ей в глаза, потому что не знал, что натворил во время запоя. Как именно он обидел Жену. В том, что обидел, он не сомневался, потому что в его характере была некоторая способность к нанесению боли близким, проявляющаяся именно во время запоя. В это время Дьявол, сидящий в Мэне, выползал на поверхность и оказывался сильнее тихого мирного Бога, соседствующего в Мэне рядом с Дьяволом. Любовь к ближнему становилась искаженной и оборачивалась пыткой для всех, кто общался с Мэном. А с Мэном во время запоя общалась только Жена. И Пес. Который, ненавидя похмельного Мэна, тем не менее пытался его как-то успокоить, вылизывая дрожащую руку, и брезгливо-ласково лизал лицо. А когда опохмелившийся Мэн засыпал, Пес ложился у него в ногах, и собачье тепло и ласка проникали в тело и мозг Мэна, помогая заснуть и уползти из этого мира в мир, где были только покой и спокойная безнадега.

Так что Жену Мэн видеть был не готов. Поэтому он закрыл глаза и сделал вид, что не слышит громкого оха Жены, увидевшей распятого Мэна. Он не услышал ее слов: ему же больно, он не услышал ответа Медсестры, что с этим ничего не сделаешь, что так положено, и слов Мужика: это у нас такая работа, мадам, похоже, что он выкарабкается, не то что эти, и слов «спасибо, мадам», поняв, что Жена дала ему денег, он не услышал ничего. А услышал он только удаляющиеся шаги Жены и слова Медсестры, обращенные к Мужику: «Жалко…» – а потом и ее удаляющиеся шаги. Только тогда он открыл глаза. И Мужик продолжил, словно не было прихода Жены, словно разговор и не прерывался. И он, и Мэн все прекрасно понимали.

– Значит, так… Был себе партийный инструктор. А потом что-то клюнуло. В 68-м году. Он вышел из рядов. А на работу его не брали. Во-первых, потому, что он, кроме партийной работы, ничего не умел. А во-вторых, и это главное, в той жизни лучше было быть невступившим, чем исключенным. Так что сберкнижка очень быстро отощала. Сын женился и свалил жить к молодой жене. А свою жену он однажды, заснув на собственном сорокалетии, по пробуждении застал под своим бывшим товарищем по партии. Он дал ей по роже, взял оставшиеся деньги и умотал в родительское село, в избу, где вылупился из материнского влагалища. Родителей, понятное дело, в живых он не застал, но изба стояла. Он купил на все деньги водки, пил беспробудно две недели, пока не кончились деньги. Есть у них такая способность. Тогда он одолжил у соседки кило сахара, пачку дрожжей, выпил и то, и другое с водой и лег брюхом на печь, чтобы сахар с дрожжами в животе забродили и произвели необходимый эффект. Брожение произошло, но дало неожиданный для него эффект. Продукты брожения ударили не в голову, а в другое место. В избе стало невозможно жить. Тогда он поджег избу и сел на завалинку соседки полюбоваться на пламя. Он было бросился в него, но соседский мужик и его последний, не уехавший в город сын перехватили его и сдали сюда, в этом дурдом. Его выходили, а потому как идти ему было некуда, то его оставили здесь. Спал он тут же, на периодически освобождавшихся койках. Что медперсоналу было удобно, так как он отличался весьма внушительной силой и был всегда под рукой. Зарплата была грошовой, да и была ему не нужна. Питался он вместе с больными, а потратить ее ему было некуда. Вот уже почти три десятка лет он не выходил из корпуса. Изредка к нему приезжала его постаревшая жена, плакала и забирала скопившиеся деньги. Вот такие вот дела, Мэн, – закончил Мужик. Встал и ушел.

А Мэн остался лежать, пока к нему не подошел Реаниматолог.

– Ну что, Мэн, пришли в себя?

– А я, собственно говоря, далеко и не уходил, – не без самолюбования ответил Мэн.

– Не скажите. Вы уже сделали шаг за край. Но вас вовремя оттащили. Да и то не наверняка. Через две-три недели будет ясно. А теперь ответьте мне на один вопрос. Какое сегодня число?

Вот об этом Мэн не имел не малейшего понятия. Потому что во время запоя не имеет никакого значения, в какой день какого месяца ты наливаешь водку. Водка она и есть водка, в любой день недели, месяца, года. Об этом Мэн честно и поведал Реаниматологу.

– Хорошо, – сказал Реаниматолог, – сегодня 23 августа, – и ушел.

Некоторое время Мэн лежал, смотря в потолок. Не потому, что там было что-то интересное, а потому, что вокруг не было ничего интересного. Свое окружение он уже видел, смирился с ним и не видел никакой возможности что-то изменить в своем положении. Так он, глядя в потолок, тупо лежал, пока ему не вкололи в вену какую-то фиговину, и Мэн, помочившись под себя, стал засыпать. Но тут в реанимацию опять вошел Реаниматолог. На сей раз на нем были какой-то мундир, галифе, хромовые сапоги со шпорами и фуражка с высокой тульей.

– Итак, Мэн, я – обер-прокурор Приморского края. Какое сегодня число?

– Понятия не имею, – честно ответил Мэн.

– А ведь два часа назад я вам говорил, что сегодня 23 августа.

– Пожалуй, – легко согласился Мэн. – Одного только не понимаю…

– И что именно вы не понимаете? – спросил обер-прокурор.

– Какое отношение, господин обер-прокурор, имеет ваша должность к дню и числу месяца?

– Действительно… – пробормотал обер-прокурор и задумался. И во время задумчивости его мундир каким-то образом превратился в белый халат.

«Маскируется, – подумал Мэн. – Но меня не проведешь», – еще раз подумал он, а потом, лежа привязанным, ухитрился вытянуться по стойке «смирно», отрапортовать:

– Так что, господин обер-прокурор, сегодня 23 августа, как вы и приказали. А вот какой год, не помню, – честно добавил он.

А Реаниматолог, он же обер-прокурор Приморского края, подумал и сказал:

– Что же, вы, падла, интеллигенты, даже в «белке» пытаетесь острить. Вам бы плакать, что довели себя до такой степени.

– Если хочется плакать, не плачу, – так же лежа по стойке «смирно» отчеканил Мэн. – Марио Варгас Льоса, аргентинский писатель. «Иностранка» 1982 года.