Максим Гуреев - Покоритель орнамента (сборник)

Если еще совсем недавно время тянулось невыносимо медленно, и вообще могло показаться, что оно остановилось, то теперь события не успевали сменять друг друга, накладывались, создавая совершенно абсурдные, не подвластные пониманию ситуации, целый калейдоскоп ситуаций – пересвеченных, исцарапанных слайдов. Например, Карадагов, завернувшись в клеенку, на которой еще совсем недавно была разложена закуска к портвейну, ложился на раскладушку и засыпал.

Наряд милиции пытался затолкать в машину с зарешеченными окнами Максимилиана Александровича, который громко декламировал собственные стихи, размахивал руками, даже пытался петь. Нет, он не помещался в машину, и тогда специально для него подгоняли автобус.

Отдыхающие с любопытством наблюдали за происходящим, смеялись, вытирали пляжными полотенцами свои щеки, к которым присохли макароны.

Тень медленно перемещалась вокруг можжевелового дерева, открывая солнцу разбросанные по земле фрукты.

Лента транспортера резко трогалась с места, и наваленная на ней посуда с грохотом валилась на бетонный пол.

Портвейн заполнял бетонное русло, проложенное через парк дома творчества, бурлил, пенился и впадал в море рядом с домом, в котором с 1907 по 1932 год жил поэт Максимилиан Волошин.

А стихи Максимилиана Александровича звучали все глуше и глуше, тогда как голоса римских легионеров, избивавших обезумевшего от боли разбойника, становились все громче и громче.

Грохотали.

В машине с зарешеченными окнами было нестерпимо жарко.

За окном проносились прилепившиеся вдоль дороги татарские дома, заросли акации, сложенные из ракушечника невысокие ограды, виноградники, крытые ржавым железом автобусные остановки, киоски «Союзпечати» и телефонные будки, колоннады телеграфных столбов и можжевеловых деревьев, стоявших на границе света и тени.

Быстрое движение границы света и тени напоминает бегущий по сухостою огонь.

Пленка застревает в кинопроекторе и начинает гореть, заполняя проекционную комнату удушливым дымом.

Жара становилась нестерпимой, и Карадагов просыпался. Оказывалось, что тень уже давно ушла и он лежал под палящим полуденным солнцем.

На вытоптанной, размером с теннисный корт площадке перед «Волной» уже никого не было.

Карадагов собирал разбросанные по земле фрукты и брел домой.

Максимилиана Александровича же тем временем отвозили в Феодосию, где после установления личности отпускали. Даже предлагали проводить до остановки рейсового автобуса, но он отказывался и возвращался домой пешком. Поступал именно так специально, чтобы вновь и вновь вспомнить годы юности, когда он учился в феодосийской гимназии. Когда точно так же, возвращаясь в Коктебель, пересекал Енишарские горы, встречая на своем пути странников, дервишей, вооруженных всадников, завернутых в войлочные бурки плакальщиц, святых помощников, геодезистов, которые колдовали над теодолитом, точнее сказать, устанавливали оптическую трубу, а также вращали вырезанный из плексигласа угломерный круг, который называли лимбом.

В переводе с латыни limbus означает край, рубеж, место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся при этом ни адом, ни чистилищем. Впрочем, в своей «Божественной комедии» Данте определил лимб как первый круг ада, где вместе с некрещеными младенцами пребывают добродетельные нехристиане. Именно сюда и спускался Спаситель, дабы ободрить страдальцев, сделавших свой выбор, но при этом осознавших его ошибочность.

Также лимбом является повторение одного сна внутри другого сна при полной невозможности обнаружить его начало и конец. И уже не представляется возможным выйти из него без какого-либо внешнего воздействия. Без пробуждения через падение, например. Но это станет лишь прерыванием второго сна и никак не сможет избавить от опасности вновь оказаться внутри первого круга.

Максимилиан Александрович доставал из холщовой сумки, висевшей у него на плече, фотографический аппарат и спрашивал у геодезистов разрешения снять их. Они, конечно же, давали свое согласие, интересовались, как им лучше встать, и Волошин выстраивал их в кадре соответствующим образом, непременно размещая по центру теодолит с плексигласовым лимбом. Затем просил геодезистов замереть на какое-то мгновение, в последний раз проверял в рамочном видоискателе точность композиции, а также правильность установок диафрагмы и экспозиции. Наконец, задерживал дыхание и нажимал на спуск затвора.

В этот момент и происходила остановка времени.

Хотя точнее было бы ее назвать зацикливанием времени, повторением одного и того же эпизода, выпадением из раз и навсегда заведенного порядка вещей, когда на смену одному событию приходит другое. И тогда ожидание становится единственной возможностью понять смысл этой смены цифр, происходящей по григорианскому летоисчислению, цифр, которые не слышат, не видят и не внемлют друг другу. Они молчат, полнейшим образом отлагая знаки, как до лжно отлагать попечение о мире, но не отвергать его.

После завершения съемки геодезисты благодарили Максимилиана Александровича, просили непременно показать им фотографию и, получив полнейшие заверения в том, что так оно и будет, возвращались к своему теодолиту.

Дома Волошин приступал к проявке пленки.

Для той надобности он уединялся в ванной комнате, расположенной на первом этаже дома рядом с кухней, составлял растворы проявителя и фиксажа, заправлял в пластмассовый бачок пленку, зажигал красную лампу, погружая тем самым неуютное кафельное пространство ванной комнаты в переливающийся бордовыми, пурпурными, малиновыми сполохами туман, включал проточную воду и приступал к священнодействию.

Но тут же, буквально сразу, в дверь ванной комнаты начинала стучать его матушка Елена Оттобальдовна и просить сына сейчас же выключить кран, потому что режим экономии воды никто не отменял. Она так и говорила:

– Макс, немедленно выключи воду, нам нечем будет вымыть руки перед ужином, режим экономии воды никто не отменял!

– Сейчас, мама, сейчас, – сдавленно звучало в ответ.

– Не сейчас, а сейчас же! Я не уйду, пока ты не сделаешь это, – голос Елены Оттобальдовны становился стальным, именно так она всякий раз разговаривала со своим великовозрастным сыном, когда предъявляла ему тот или иной ультиматум. Например: «Я не уйду из мастерской, пока ты не закончишь свой автопортрет». Или: «Я не перестану исполнять четвертый прелюд Шопена, пока ты окончательно не выяснишь свои отношения с Марго». И наконец: «Макс, я требую от тебя объяснений по поводу твоих новых друзей, которыми наводнен мой дом, в противном случае я утоплюсь».

И Максимилиану Александровичу ничего не оставалось, как выключать воду, одновременно раскручивая намотанную на спираль пленку внутри проявочного бачка.