Василий Гурковский - Семь жен Петра, кузнеца-гинеколога

Петр согласился, пообещав постараться и в этом деле, чтобы снять ненужные теперь заботы уже с Кати. К вечеру сделали пару рейсов на другой конец села, где был дом Степана. Перевезли всех, кого надо, и все, что было надо на первый случай для новой (старой) семьи. Расстались по-доброму, по-хорошему. Дети ничего необычного не заметили в этом переезде, и все получилось так, как надо.

Приехав домой после второго рейса, Петр посидел за столом, где еще утром они строили новогодние планы, и с сожалением подвел итоги: «Что ни говори, а и шестая по счету женщина – очень хорошая, кстати, женщина – тоже не пришла в этот дом навсегда. Выходит – опять не судьба…»

Не став ужинать, Петр лег спать. Как-то жутко чувствовать, что ты один на весь хутор. Обычно в это время в доме было шумно, детей укладывали спать, сами готовились ко сну, а сегодня – ну уж слишком тихо и… плохо. Приснился ему странный сон – какой-то цыган в образе Махно, ехидно улыбаясь Петру в лицо, спрашивал: «Ну как тебе моё предсказание по твоим женам… твоим женам… твоим женам?!» Петр проснулся утром весь мокрый и долго не мог понять – где он и что с ним…

На другой день он должен был ехать в Екатеринославль, отвезти давно готовый заказ на кованые перила. Рано утром встал, позавтракал, напоил коня, запряг в повозку – и выехал. К вечеру был на месте, сдал перила заказчику, получил новый заказ, переночевал у знакомых, заехал в лавку, набрал детям подарков, сладостей и поехал домой.

Был легкий морозец, лошадь шла ровной мыслью, Петр переехал через железнодорожный переезд, взял влево и поехал по окраине города в сторону никопольского шляха. По улице было много разрушенных и сгоревших домов, наверное, здесь недавно шли бои. Возле одного полностью разрушенного дома копошились какие-то люди. Петр подъехал поближе. Картина была более чем ужасная. Среди развалин и обгоревших досок ходила молодая женщина с тремя малыми детьми, измазанными сажей, обмотанными какими-то тряпками, что-то там перебирала.

Петр подошел к развалинам, поздоровался, спросил, где они живут. «А здесь и живем, уже неделю. Здесь бои были сильные, когда снаряды падали – мы в балке прятались. Один попал прямо в наш дом – видите, что осталось. Одна печка целой стоит. Мы собираем щепки, доски, топим печку, потом выгребаем золу, и дети там втроем спят. Печка почти до утра тепло держит, я их прикрываю снаружи, чтобы не дуло, а сама сплю на печке, сверху, чем попало прикрываюсь, но к утру очень холодно становится, приходится вставать и ходить, чтобы согреться. Может быть, до весны дотянем, а там что-то себе лепить начнем для жилья. Куда деваться?

Никого у меня нет, муж погиб на фронте. Так и живем…»

Закачалась земля под ногами могучего Петра. А он еще думал, что ему плохо, чуть ли не хуже всех! А тут такое, что хуже уже только на тот свет… Он спросил: «А у вас что-то еще есть, ну вещи какие-то или что-то еще?» «А все наше – на нас, мы все на себя надели, что осталось, чтобы теплее было», – ответила женщина. Посмотрел Петр еще раз на её детей – две девочки и мальчик, поменьше будут, чем его Мария и Клава, – повернулся к женщине и дрожащим голосом произнес: «Давайте быстро в повозку, поедемте со мной!» Женщина даже не спросила – куда ехать, зачем и к кому, – просто повела детей к повозке.

Петр усадил детей, укутал пустыми мешками и пологом, посадил женщину рядом с собой на сиденье и рысью погнал коня домой, на хутор. Раздал детям подарки, что приобрел в городе. По дороге познакомились, её звали Ефросинья, она рассказала про всю её короткую тяжелую жизнь, он ей рассказал все про себя. Все, без утайки, как на духу.

Приехали на хутор еще завидно. Все было на месте. Натопили печь, нагрели воды. Всех малышей перемыли, перетерли, переодели, в доме было много детских вещей, из которых дети Петра выросли, да и для Ефросиньи нашлась подходящая одежда. Потом их накормили, напоили и уложили спать в чистые постели, чего дети давно уже не видели…

Когда они уснули, Петр прямо сказал: «Фрося, ты теперь про меня все знаешь. Я предлагаю тебе стать моей женой, на всю жизнь. Чувствую, что это наша судьба, обоих, и грех будет оттолкнуть её от себя! Я буду тебе хорошим мужем, обещаю!» Растроганная Фрося подошла к нему вплотную и сказала: «Я согласна, Петя. Я тоже буду тебе хорошей женой и тоже – всю жизнь!» Они обнялись… Назавтра Петр вместе с Фросей привезли домой Марию и Клаву. Решили, что так будет лучше. Петр познакомил Фросю с Катей, женщины долго беседовали о своем разном и расстались подругами.

С утра Петр показал ей своё хозяйство. Для Фроси оно было в диковинку. Муж её до войны работал на заводе слесарем, она и до войны, и весь военный период работала на швейной фабрике, шила солдатское обмундирование. Когда Петр узнал, что она квалифицированная швея, очень обрадовался. У них еще от матери осталась швейная машинка «Зингер», он не знает, в каком она состоянии, но мама шила на ней, сколько он себя помнит. Показал её Фросе – та что-то подтянула, подкрутила, подмазала. Потом взяла кусочек материи и прошила несколько стежков – туда-сюда. Сказала: машинка очень хорошая, и теперь она будет обшивать всю семью, и бесплатно, только надо найти разных ниток, иголок и машинного масла. Неплохо, конечно, и материи прикупить про запас.

Будучи в очередной раз в Никополе, Петр привез все необходимое для машинки и швейных работ из того, что написала Фрося, и домашний швейный «цех» заработал. Кроме обеспечения внутренних семейных нужд, Фрося шитьем и ремонтом одежды в то непростое время помогала семьям Екатерины и Ивана (брата Клавы). К ней позже обращались по этому поводу многие жители ближнего села. Она никому не отказывала, тем более что шитье на сторону приносило и какую-то копейку в дом.

Истосковавшаяся по живой, приносящей пользу и удовольствие работе, она начала заниматься различной выпечкой, вначале для семьи, а потом как-то в разговоре с Катей она обмолвилась, что, мол, все равно почти целый день плита на кухне горит, зима ведь, и почти всегда одна конфорка закрыта. Почему бы на ней пирожки не жарить? Катя поддержала её, договорилась с хозяином чайной, расположенной на рынке, и в базарные дни Фрося через Катю начала поставлять в чайную пирожки: с картошкой, капустой, тыквой, мясом и т. п. Потом добавили какие-то фигурные кренделя, булочки.

Хозяин чайной не мог нарадоваться наплыву покупателей. Он бы и сам мог выпускать такие изделия, но на хуторе Петра и мука, и начинка были свои, и большом количестве, а чайханщику все это надо было где-то доставать, и овчинка не стоила бы выделки… А так – он через Катю (у Фроси дома только детей пятеро!) получал оптом дешевый высококачественный товар, который исправно выполнял свою «привлекающую» функцию, то есть делал то, что хозяину и было надо.