Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…

– Пора возвращаться, – сказал Лева.

– Ща… Я напал на сладкие яблоки, – ответили Арсик и Дубовый.

Я тоже, попробовав плод с новой яблони, по достоинству оценил его вкус. Я оттянул свою фуфайку и высыпал всю кислятину, которую собрал до этого. Имея по сбору яблок правильную методу, я быстро заполнил пазуху новыми отборными плодами. Дубовый, который промышлял рядом со мной, будучи не столь избалованным бабушкиным садом-огородом, решил не освобождаться от кислой запазухи. Он захотел их сохранить, не знаю, для каких уж целей. Дальше он меня удивил до глубины души. Слава Панов, единственный, кто пришел на «дело» в резиновых сапогах и брюках, заправленных в эти сапоги, расстегнул ширинку и начал набивать брюки новыми плодами. Скоро яблоки заполнили все свободное пространство брюк, образовав два больших пузыря над сапогами. Он стал похож на запорожца в шароварах, и ему не хватало только чуба и люльки для завершения образа. Не успел я полюбоваться хохляцким Дубовым, как незнакомый звук, звук цепи, на которую посадили злую собаку, заставил нас остановиться в сборе нового урожая.

– Кто здесь? Е… твою мать, Султан, взять их, вшу! – репродуктором прохрипел грозный мужицкий голос, спуская с цепи верного охранника Султана.

Все произошло так неожиданно, что я на секунду застыл на месте, прижимая локтями добычу и еще непонятно как удерживая пять яблок в ладонях обеих рук.

«Бежать», – приказал мой мозг. И я рванул вперед. Рядом, словно танцуя гопак, бежал Дубовый. Мы мчались в одну сторону, надеясь вырваться из сада на оперативный простор в поле. Почему я считал, что там удастся оторваться от погони, я не знаю. Хотя, наверное, в подсознании мы понимали, что находимся на чужой территории, а собаки ее охраняют, и поэтому надо побыстрее ее покинуть. Я и Дубовый бежали к полю. Видно, мы сбили ориентиры, собирая яблоки в саду. Дубовый и я только углубились в сад, который оказался значительно большим, чем я предполагал. Собака, грозно лая, приближалась к нашим задницам. Уже было слышно ее дыхание. У меня проскочила мысль – как хорошо Дубовому, у него из яблок в штанах получилась защитная подушка, а моя жопа – вот она. Я, постепенно теряя волю к победе, замедлил шаг, потом остановился и сел на пенек, намереваясь встретить врага лицом к лицу. Мимо протанцевал Слава Панов.

– Ты чего? – успел крикнуть он.

– Все, – ответил я. Что все, не знаю. В душе были пустота и безразличие. Собака, продолжая лаять, приблизилась ко мне практически вплотную и вдруг неожиданно начала вилять хвостом и ласкаться ко мне. Видно, бедного пса… Да почему бедного?! Ласкового, душевного… Видно, добрую собаку никто не учил, как надо уничтожать врага, к ней в вольер не входил дядька в телогрейке, чтобы она вгрызалась зубами в эту самую телогрейку, оттачивая таким образом технику нападения на злостных похитителей колхозного добра. Я сидел и не понимал еще, как мне повезло.

«А не воруй», – просвистела мысль.

Продолжая придерживать свою добычу за пазухой, я освободился от яблок, которые были у меня в ладонях. Погладив Султана, я встал и пошел через кусты. Собака, виляя хвостом и заглядывая мне в лицо, проводила меня до поля. Там уже ждали мои подельники.

– Ну как ты? – спросил Тарасик.

– Нормально, буду думать о профессии дрессировщика. Представляешь, я играю на баяне, а Султан ловит зубами яблоки, которые ему кидает Дубовый!

– Они тебя не искусали? – спросил Арсик, не догадываясь, что собака была одна.

– Пусть бы попробовали, – ответил я, пытаясь окончательно стряхнуть с себя страх.

Наконец мы добрались до нашей деревни. Было раннее утро, хозяйки выгнали скотину, и пастух Никитич, хлопая изредка кнутом, направлял стадо, состоящее из семнадцати коров, одного быка и скольких-то там овец, в сторону Давыдовских кустов. Из труб, расположенных на крышах домов, шел дым, который вертикально поднимался в небо. Во всех домах топили печки, приближалось время завтрака. Обильная роса на траве и дым, по приметам, говорили, что будет хорошая погода. Я в своих кедах промок и решил заскочить домой переобуться. Что делать с яблоками, я еще не знал, но то, что я не принесу их в дом, не подлежало обсуждению. Все-таки, я думаю, я понимал, что воровать даже яблоки не есть хорошо. Вокруг нашего огорода росли тополя, и в заросли крапивы где-то у последнего дерева я и высыпал свои трофеи. Сейчас уж не помню, что я поймал на той утренней рыбалке, но то, что не съел ни одного яблока из моей хованки, это помню.

Яблоки всплыли вечером следующего дня. Мы уже упаковывали вещи для отъезда в Москву, когда мама зачем-то позвала меня на крыльцо. Я вышел.

– Слушай, ты не знаешь случайно, откуда в крапиве на огороде появились яблоки?

– Не знаю… – соврал я.

– Славка, если что знаешь, скажи, а то бабушка вся извелась – что, откуда…

– А чего изводиться-то? Яблоки и яблоки. А как она их нашла?

– А… Все-таки знаешь… Да не она нашла, а Дочка (так звали нашу корову).

– Понял… Ну лазили мы с ребятами в Папинский сад, вот я и принес.

И я рассказал матери о нашем походе в ночь под Яблочный Спас. Я опустил историю травли нас собаками, а так все живописал в лучшем виде.

– Вас не обстреляли? – спросила мама.

– Кто? Да, у сторожа и ружья-то нет, – ответил я.

– Слава богу, что все так кончилось, а то бабушка решила, что кто-то на нас порчу навел, насыпав в крапиву яблоки, – подытожила разговор (то ли воспитательный, то ли душеспасительный) моя мама.

А назавтра мы уехали в Москву, началась школа, и я стал все реже ездить в деревню Занино. А уж глупостями всякими заниматься не было ни времени, ни желания.

Как часто мы наблюдаем картину, когда маленький ребенок, упав и ударившись коленкой или локтем о землю, встает и молча бежит к своей матери, бабушке или прочим сопровождающим лицам и, лишь добежав до них, взрывается мощными рыданиями, получая в ответ слова успокоения, жалости, а также ругани на «противную дорожку», которая «обидела нашего мальчика (девочку)». Постепенно боль и обида проходят, и к ребенку возвращается хорошее состояние духа.

Мы, став взрослыми, тоже недалеко ушли от детей и также нуждаемся в дружеском плече, в жилетке или в возможности кому-то выговориться. И если тебя могут выслушать внимательно, принимая боль на себя, то на уровне инстинкта мы ищем случай, чтобы поделиться своей бедой, а впрочем, и радостью. Мои изыскания нельзя назвать научными, и метод математической и прочей индукции я не применял. Наверное, когда ты переполнен радостью (положительными эмоциями), то ты по-дружески ими делишься, а когда у тебя этих эмоций не хватает, то ты их дефицит пытаешься восполнить, либо жалуясь, плачась своим близким, либо загружая своего собеседника, случайно оказавшегося под рукой. В русской традиции – распахивать душу, и тебя выслушивают.