Владислав Вишневский - Терпень-трава

Концовка звучала уже где-то вдогонку. Я не разобрал, уже бегом подхватился. Такая радость! Пока к школе «летел», ещё одну хорошую новость заметил в конце села: чужую дорожно-строительную технику. Грейдер, каток, пару десятитонных камазовских самосвалов, прорабский вагончик на колёсах, и несколько куч песка со щебёнкой на дороге. «Ага, – понял, – это должники ремонтом дороги занялись. Молодцы. Держат слово…» Правда с задержкой на пару недель. Но есть сильное оправдание: недельный дождь и грязь потом. Это объясняет. Главное, всё же начали. Значит скоро без резиновых сапог по селу ходить будем. Обустраиваемся. Ой, обустраиваемся! Хороший морально положительный фактор. А вот и школа.

Она.

Во дворе, конечно, полно местных собак. Детвору ожидают. Ай, верные дворняги! Увидели меня, запрыгали, заюлили… «Надо будет – подумалось, – на световой день их на цепи сажать, – портят собой лицо посёлка. Зря напугать кого могут». Собаки нетерпеливо крутятся сейчас, метут у крыльца хвостами, значит, вся ребятня здесь.

Тихонько поднялся по ступенькам, прошёл, прислушиваясь…

С порога, в классе… слышались громкие ребячьи диалоги… в стихах! Ух, ты!.. Доносилось затаённое, порой со смешками, часто и вспышками смеха, дыхание зрителей. Похоже там шла репетиция то ли спектакля, то ли представления…

«Слово царя твёрже сухаря, – доносился чей-то незнакомый мне, с тонким юморком, простецким старорусским напевным говорком, молодой мужской голос, он похоже читал текст ведущего. – Пошлёть на медведя, пойдёшь на медведя. А куды деваться? Надо, Федя! Или дичь и рыба, или меч и дыба…

Я обомлел. Вытянув шею, вслушиваясь, остановился.

Я чего угодно мог ожидать, но только не такого. Не стихов. Знал, что с нашими детьми говорить можно: о жизни, о природе, о космосе, о лошадях, о собаках, о разной войне, о соотношении передаточных шестерён в коробке перемены передач трактора Т170 или комбайна Дон, или Нива, о смысле жизни… Хоть весело, хоть серьёзно… Но не о стихах… не стихами!.. Такого не могло быть, кажется. За исключением сказок Пушкина, конечно, и то малышне на ночь: «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» А тут…

«…Вдруг, видит – птица! – Продолжал, актёрски модулируя голосом, читать чей-то мужской голос. – Лесная голубица! Сидит не таится, ружья не боится…». Чтец остановился, передавая смысловую эстафету. Возникла пауза.

Тут же несколько детских, и женский взрослый, голоса, сливаясь, кому-то с жаром, недовольно подсказали: «Теперь ты, Федот. Давай, Толян, не спи. Твои слова. Ну!» На это, как от толчка, послышался торопливый голос Толяна. Но женский его тут же остановил, поправил: «Нет-нет, не торопись здесь, пожалуйста, Толя. Ты устал – понимаешь, расстроен, раздосадован… И тебе совсем-совсем не хочется стрелять в голубицу. Но без добычи возвращаться нельзя. Поэтому, ты размышляешь сейчас – как поступить? Начинай фразу. Думай».

Толян, а это точно было он, я его уже хорошо слышал, задумчивым тоном продолжил чтение своих слов:

Что-то знакомое мне в тексте слышалось… Узнаваемое. Где-то я такое уже вроде бы слышал… Угадать-вспомнить правда ещё не мог, слушал только. Толян явно вроде чесал в задумчивости затылок, в образе был. Очень похоже этому слышалось:

В этом месте громкий наставительный Гонькин голос – на весь класс – беспардонно перебивает раздумчивую – в образе – фразу Федота:

«А голубей убивать нельзя, Валентина Геннадьевна. Потому что он голубь мира. Если б ворону…».

«Да, Гонечка, правильно. И ворону тоже не надо. Пусть живёт, – мягко отвечает тот незнакомый мне женский голос, – ага, Валентина Геннадьевна, значит, она, – а голос меж тем поясняет Гоньке и остальным. – А Федот и не убивает голубицу, и ворону тоже. Нет, конечно. Слушаем дальше, ребята. Продолжай Федя. Хорошо у тебя сейчас было, так. Молодец».

Но Толян, грозно, но явно не по тексту, чеканит, как гвозди в доску вбивает: «Гонька, ещё раз собьёшь меня с роли, получишь по шее, и на стол, к царю, нашинкованный вместо голубицы попадёшь. Понял?» Класс мгновенно заполнился весёлым детским смехом, и естественно, вознёй… Именно в этот момент я и вспоминаю, это же про Федота-стрельца стихи, Леонида Филатова. Но в это время тонкий Верочкин голосок перебивает мои мысли-воспоминания, отвечает толяновому Федоту. Стрельцу тому. Нежно отвечает, ласково, как неразумному ещё младенцу:

«Да, да, молодец, Верочка, – хвалит Валентина Геннадьевна, видимо режиссёр она. – Умница. Правильно чувствуешь…»

Заканчивает фразу Верочка. Ага, она играет роль Голубицы, понимаю. Хороший выбор. В точку выбрана роль.

Вновь почему-то возникает незапланированная пауза… И снова все набрасываются на Федота, на Толяна в смысле… «Он опять проспал, Валентина Геннадьевна! Твои же опять слова, Толян. Ну!» «А, – вякает, извиняясь Толян. – Забываюсь. Она интересно говорит. А я заслушиваюсь. Случайно. Ага! – и уже стихами, вновь в образе:

И вновь перебивает всё тот же неугомонный Гонька, выскакивает: «Георгий Николаевич, а у нас давно уже, никто даже самогонку в селе не пьёт. Сухой закон потому что… Председатель установил. И не курим уже. Правда. Никто… Ребята в смысле…» За этим сольным выступлением неумолимо слышится громкая, эффектная оплеуха, потом новая возня. И тонкий Оленькин голосок: «Ты, большой! Не бей Тоньку, он хороший» И снова смех…

Мне кажется, в Тоньку чем-либо можно попасть только один раз, и то если он не ожидал или зазевался. Второй раз это сделать уже было, пожалуй, трудно или невозможно… Вот и сейчас, спасаясь от «страшных, разделочных» рук Федота-стрельца, Гонька шустро выскакивает в прихожую и дальше… Но натыкается на меня, бьётся прямо в колени. Как мячик отскакивает… Смотрит вверх, удивлённо, узнаёт, расплывается в широкой радостной улыбке. И тут же хватая меня за руку, громко, восторженно орёт:

– Ур-ра! Дядь Женя приехал! – тянет в класс. – Председатель пришёл! Идём, к нам, ну!

Навстречу тут же высыпала почти вся ребятня, какие вместились. Всем, кажется, хотелось встретить, поздороваться.

– Георгий Николаевич, Валентина Геннадьевна! – перебивая шум, через головы ребятни вытягиваясь на носках, кричит Гонька. – Наш председатель приехал, Евгений Павлович. Во! Узнаёте? – тоном волшебника спрашивает он, втягивая меня в класс. Замечу: ходить облепленным ребятнёй совсем неудобно, как на ходулях ровно, но очень приятно. Такой вот абстрактной радостной композицией мы и ввалились в класс. Применительно к школе надо бы сказать: вошли в класс. Это бы педагогично, но мы не вошли, а именно ввалились. Но это деталь.