Владислав Вишневский - Терпень-трава

Мишка, он царь, мастерски выговаривает мне по тексту, будто я действительно перед ним сильно провинился. Да правдиво так выговаривает, я аж внутренне поёжился:

– Палыч, сейчас твои слова! Говори! – Заинтересованно подсказывают зрители. – Ну!.. «Был я даве…»

– Сейчас? – Спрашиваю, а сам ловлю себя на том, что взволновался вдруг, пожалел опять, зачем ввязался…

– Да, сразу после слов: «…кто куды, чаво и как». Говори.

Читаю, и не узнаю свой голос, не мой вроде,

Зрители на это «событие» весело рассмеялись, и я вместе с ними. Конечно, смешно. Смысл и слова очень задиристыми мне показались, и необычайно колоритными, выразительными: куды, чаво, даве, узрел, брякнулся… Красивые слова, вкусные. В них особая выразительность звучала. Как это, например, в пении – есть голоса громкие, но плоские, а есть голоса наполненные обертонами, то есть разными сочными красками, как букет полевых цветов. Современные слова заметно беднее, механистичнее, совсем плоские. А эти – просто песня!

– Вам смеяться, Евгений Павлович, генералу, нельзя, – поправила режиссёр. – Вы так удивлены, по роли, так завидуете Федоту, влюблены в тайне

Ладно, в общем, попробуем, думаю. Мне интересно пока… Продолжаю читать:

Машинально подумал, это точно или я, или земляки. Я – от страха, земляки – от смеха. Не выдержат люди, как увидят, покатятся со смеху… Вот ввязался…

– Во, дядь Женя, молодец! Самое то! Ништяк.

– Здорово! Вылитый генерал. А мы искали! Пойдёт. Ур-ра!..

– Я ж говорю – он всё может. Тоже талант! – В восторге, что роль сбагрил, теряя голос, словно осипший петушок, прокукарекал Гонька.

Ну, стервец!

– Пожалуй, что… – Профессионально прищурившись, как это делают режиссёры, оглядывая меня, с благосклонностью в голосе заметила Валентина Геннадьевна. – Не плохо… совсем не плохо. У вас получится. Пойдёт. – Пожелала. – Главное, не волноваться.

– А я и не волнуюсь… вроде… – Но чувствуя, как отчего-то вспотели ладони, подумал: «Однако!»

– А к Новому году или к зимним каникулам, мы поставим спектакль по сказке Александра Сергеевича Пушкина «Руслан и Людмила». – Сообщила Валентина Геннадьевна.

– Ур-ра!.. Мы!.. Ещё один!..

«Я буду Руслан!» «А я Людмила!» «Ты не Руслан, ты конь будешь!» «Я – конь! Как дам щас по…» «А я – Голова в шлеме»… «А я свистеть буду»…

– Тихо, тихо, ребята, успокойтесь… – Всё так же приветливо улыбаясь, призвала Валентина Георгиевна, пообещала. – Всем ролей хватит. А теперь, давайте немного отдохнём… Перерыв!

Вот таким образом из капитанов я вдруг стал генералом.

А контакт у них с детьми есть! Это точно. Лучшего и желать не надо.

– Евгений Павлович, дорогой ты наш, поздравляем! – звучал в сотовике взволнованный голос Мишкиного отца. Он сам позвонил.

– Не понял, – насторожившись, переспрашиваю. – В чём, Николай Михалыч? За что? – Не с генеральской же ролью, наверное. Да и откуда так быстро он мог узнать, от Мишеля разве… Нет, шутит, наверное.

– Как в чём! – В свою очередь удивляется Мишкин папа. Голос звучит на высокой патетической ноте. – Тебя, наверное, к медали милиция представит – шучу! – а он скромничает. За помощь в поимке четырёх преступников. Вот за что! Надо же! Молодец! Об этом уже и в Европе знают.

– Ааа! – тяну. – За это. А кто вам рассказал? Откуда?

– Да как кто! Центральные газеты, естественно. Телевидение. Они и до нас доходят. Ты думаешь, если мы за пределами, так совсем уж и тёмные? Нет, конечно, мы в курсе… Но молодец! Просто герой! В такую схватку, говорят, вступил… Просто Джеймс Бонд. Менты удивляются. Я говорю, да при такой-то школе, он один всех переловит… Только кому это надо!..

– Да какой там Джеймс Бонд… Сдуру, в общем… Рисковал.

– Не скромничай. А риск вовсём есть. Даже если по улице днём пройти… Кстати, и Эля вот, тоже тебе привет передаёт, просит… Чтоб, говорит, больше четырёх бандитов за месяц не ловил… А то нашим чиновникам некого «крышевать» тогда будет. Ха-ха-ха! Шучу! Но если серьёзно: ты молодец. Я просто горжусь тобой. Мы – гордимся!

– Да, ерунда, нормально всё, – бурчу в трубку. Мне неловко. Я не знаю, чтобы он сказал, если б узнал, что это Мишель меня на «подвиг» подтолкнул. Он помог мне стать газетным героем, а не я сам.

Будто услыхав, он спрашивает:

– Кстати, как там наш мужчина? Здоров? Не скучает?

– Всё нормально. И растёт, и скучает… Ребёнок же.

– Мы любим его, тоже скучаем, – с понятной ласковой интонацией поведала трубка, потом сообщила. – Палыч, лето кончается…

– И что? – Этот вопрос я давно уже жду. Жду и боюсь. Не хочу с Мишелем расставаться. Но придётся, видимо. – Что вы думаете?

– Да вот, Палыч, хочу с тобой посоветоваться… Звоню… Как ты вообще о нас думаешь?

– В смысле?

– Ну, в том смысле, что, как и что дальше… Как вообще теперь жить? Я вот тут, на чужбине, пожил, поразмышлял… – Трубка вздохнула…

– И что?

– Понимаешь, не нравится мне здесь всё…

– Ну, Мир большой, можно поехать и…

– Да какой он большой!.. – Перебивает Николай Михайлович. – Мы его уже весь, кажется объездили, посмотрели. Я об этом и говорю: душа к нему не лежит… Понимаешь, Палыч! Чужое здесь всё. Ты, наверное, смеяться будешь, но меня, нас с Элей, домой тянет…

– В Москву? – будто не понимая, переспрашиваю. Вижу, ему трудно пока раскрыться, помогаю таким вот наивным образом.

– Да нет, Палыч, не именно в Москву… А вообще… как бы это сказать… в Россию. Смешно, да?

Я не смеюсь. Я понимаю. Трубка подождала, помолчала, продолжила:

– Ничего почему-то не радует. Ни красота всякая, ни люди, ни сервисный условия, ни разный прогресс… Будто заболел или оскомина какая… Говорят, интеллигентская ностальгия. Представляешь!

– Угу! – поддерживая, бурчу, и что…

– Я как-то в детстве мечтал на конфетную фабрику попасть – шоколада хотел сильно. Чтоб от пуза… Страшно хотел! Попал. Устроился на лето…

Через четыре дня я его не то что на нюх, я его на глаз терпеть не мог… Понимаешь?

– Понимаю. И…

– А что – и? И теперь так. Только не конфеты, а деньги. Понимаешь, Палыч, я, вдруг, с удивлением понял, что они мне, нам с Элей, с Мишкой, в таком качестве не нужны. Понимаешь?