Станислав Хабаров - Формула красоты

– Допустим, – говорит Юра, – ты соринкой в глазу, но всё зависит от масштаба. По анекдоту… сидят в лесу Сталин и Хрущёв. Сталин на пеньке, а Хрущёв на муравейнике. Муравьи лезут и он их бьет. Сталин спрашивает: «Ты хоть тех бьешь, что кусают?» «А кто их разберёт.» «Так и я действовал,» – замечает Сталин.

Наверное, Юра прав. Я выпал из руководящего состава и угодил в полосу массовых законов, но я ещё пока в райских садах, а за сады следует расплачиваться.

– Это не вечно, – говорит Юра, – и там, где зимой на снегу были алые пятна, теперь лепестки роз.

– Юра, меня воротит от присутствия босых ног. Я объясню, это от первой встречи. Сидим мы с шефом на кухне, знакомимся, и он шевелит пальцами босых ног.

– И что с того? Ведь он у себя на кухне.

– Да, не могу я так. Такого не допускаю. И мне претит куцая политика «дал-взял».

Теперь-то я задним числом отчётливо понимаю, что не осознал тогда полной опасности разлитой вокруг. Как бедуин, подставляющий лицо освежающему ветерку, не подозревает, что этой эфирной сутью зарождается ураган. Робкой купальщицей ступает он с берега пустыни, чтобы на другой стороне океана продемонстрировать силу и гнев. И я, увы, соперничал беспечностью с бедуином.

Они вели себя так, словно среди худосочного поля обнаружили пещеру Али-Бабы. Бывает так с карстовыми пещерами: потянуло тёплым воздухом из-под земли, и обнаружился ход-щель, а дальше даже галерея и, наконец, залы сокровищ. И здесь уместны слова знаменитого мафиози: «Хватит на всех». Только ведь каждому своё – одному волшебные шлёпанцы и лампа Аладдина, другим достаточно горсти монет. Для всех нас тогда открылась сказочная возможность – съездить в Париж за казённый счёт. И мы не грабим для этого родного государства. Французы платят за нас.

На этот раз мы отправляемся в новом качестве – с шефом, и в этом пикантность ситуации. Такое прежде казалось невероятным: беспартийный, трижды разведенный, это было непреодолимым барьером для него. Но перестройка порушила эти преграды. Теперь мы едем вместе в Тулузу и Париж подвести итоги полёта. Проект закончен и можно свободно вздохнуть и эта поездка теперь заключительным аккордом, не столько по делу сколько для удовольствия приятного итога.

Три года назад впервые попав в Париж, я был разом и ошеломлён и очарован. В памяти напоенный светом первый день. Свет, казалось, отовсюду, и солнца нет и теней нет. Мы идём по Парижу среди немыслимой красоты. С противоположного берега Сены на нас смотрят Лувр, Самаритен, а рядом у берега приткнулись баржи, совсем по-Жану Виго. Нам и легко и весело от небывалого везения и от легкого вина, выпитого тайком в номере. Как говорится, душа поёт и хочется откровенности.

– Сюда бы Володю, – говорит Славка.

Я согласен, хотя это совершенно невозможно, как жизнь в воде. И если подумать, зачем в Париже наш коротконогий и короткошеий шеф? В силу несбыточности? Нет, никогда не попасть ему сюда по совокупности обстоятельств. Но почему мы подумали вдруг о нём? В силу его неравнодушия. Нам непременно хочется с кем-нибудь поделиться, и шеф присутствует в нас, как стронций в костях.

За рукавом Сены, на противоположной стороне – Нотр-Дам. Оперся на выставленные опоры. Нет, это просто-таки невозможно, и нужно прервать бесконечное восприятие красоты. На Славку мне просто совестно смотреть после многочисленных рассказов шефа об отношениях со славкиной женой. Конечно, сказанное шефом нужно на сто делить. Он столько раз на наших глазах выступал незабвенным бароном К.Ф. Мюнхгаузеном, вытаскивая себя за волосы из очередных болот, но слово не воробей и всё окрашивает в определённые тона, и я смотрю на Славку с сожалением.

С тех пор три года жизни незаметно прошли. Я много раз бывал в Париже, как правило, мимоходом, в начале обычного броска на юг и в конце его.

Наверное, эта кратковременность Парижа и придавала впечатлениям остроту. Вояж в Париж для меня – священнодействие, и я к нему готовлюсь.

Звонок. На проводе шеф, интересуется:

– Во сколько едем?

Объясняю ему, что самолёт в 8.30 и из Подлипок ему нужно выезжать в 5.15 утра.

– Ты водку купил? – спрашивает шеф.

Некорректный вопрос, я всё делаю вовремя.

– И мне купи.

Чертыхаюсь про себя, но отвечаю вежливо:

– Хорошо.

Бросаю укладываться и бегу в магазин. Благо он рядом и открыт. Не по душе мне эти поручения, они нарушают ритуал.

Вроде бы всё. В полночь собираюсь отключить телефон, и новый звонок.

Звонит коллега из соседнего отдела Петухов, тот, что нехитро обхаживает шефа по правилам политики «дал-взял». Спрашивает:

– Вы завтра летите?

– Сегодня уже.

– Извини.

Судя по голосу он в силах ещё соображать.

– Во сколько?

– А что?

– Шеф спрашивает.

– Так я же ему объяснил. Давай-ка его сюда.

– Мне объясни.

Известен испорченный телефон.

– Вы где?

– В бане.

– В полночь?

– А ничего.

Объясняю ещё. Чувствую нарастание бестолковости.

Утром в аэропорту у шефа потрёпанный вид. Отдаю купленную водку. В очереди на отлёт шеф заметно мучается. Границу мы проходим раньше и ожидаем шефа в буфете с коньяком. В полёте шеф спит.

Из бани они, оказывается, вернулись поздно. В пять по договорённости заехал шофёр, и шеф его отпустил. Грымов – попутчик шефа и сосед по многоэтажке – в конце концов забеспокоился: отчего нет машины в аэропорт? Поднял шефа и тот вспомнил, что он вроде бы её отпустил. Пришлось Грымову напрячь все свои возможности, чтобы успеть вовремя. И вот в самолёте шеф спит, уронив голову на грудь.

Самолёт дрожит от непомерных дорожных усилий, а мы этакими голубчиками сидим себе в хвосте салона вдали от начальства и пьем легкое вино, листаем французские журналы и разговариваем. Впереди наискосок в пределах видимости спящий шеф, и я думаю и о везении его и о политике «дал-взял».

Как-никак а мы созданы для коллективных дел. В ЦУПе (Центре управления полётами), например, вся наша муравьиность на виду. Помимо своего делового назначения ЦУП – непременное место встреч. Где и когда ещё встретишь тех, кого давно не встречал или кто исчез с нашего делового горизонта и появился уже совсем под другим соусом. Но эта встреча запланирована: французы приехали. Обсуждается будущий полёт.

Они ещё и в рабочую комнату не вошли, толкутся около, а мы уже спешим к ним по коридору, с другого конца. Мы – это я и шеф. Подходим, здороваемся. Лабарт в этом проекте уже в новом качестве: не замом, а выше – он стал директором проекта с французской стороны, по сути самым определяющим лицом. Мы как-то с ним обсуждали возможности улучшить дело. И хорошо бы и с русской стороны поставить знающего человека организатором, директором, который бы и за проект отвечал и разбирался во всём, словом, как у французов. И что там греха таить, я в предыдущем проекте играл негласно такую роль.