Станислав Хабаров - Формула красоты

– Кого вы видите директором проекта с российской стороны? – спрашиваем мы через переводчицу.

Лабарт отчего-то мнётся, пожимает плечами, отвечает уклончиво. Ему неприятны вопросы в лоб. Со мной он давно знаком, а шефа узнал во время его недавней поездки во Францию.

– Я думаю, – тянет Лабарт, – но это моё личное мнение. Директор не должен быть из медиков…

Конечно, не должен. Медики – привлечённые с их медицинскими экспериментами из Института медико-биологических проблем, с их неуёмным рвением бороться за каждый зарубежный день, желанием подключить ещё массу коллег. По каждому «основополагающему» эксперименту, вроде взятия мочи, от них должны ехать двое – учёный и инженер. Учёный? Какой-такой учёный? Кот учёный? Да, мы согласны целиком и полностью – медики не подойдут. А кто же? Я по делу подхожу более всех. Во-первых, у меня весь предыдущий опыт, да и с Лабартом мы чуть ли не друзья. Чего ещё?

– Не знаю, – тянет Лабарт, – мы не обсуждали ещё…

Я мысленно его подталкиваю: рожай скорей и дело с концом.

– Могу сказать только своё мнение…

Ну, говори. Я знаю, что буду отличным директором, хотя это жертва с моей стороны. Администрирование отнимает массу времени. Однако кому запрягать, тому и возить.

– Я думаю, что директором с русской стороны лучше стать вам.

Он смотрит на нас, и я улыбаюсь: наконец, дело сделано. Чувствую себя директором. Всё у нас должно, как по маслу пойти. Опыт есть, своё умение я доказал и с Лабартом у меня полный контакт.

Но странное дело: он смотрит не на меня, а как-то в бок.

– Вам, – говорит он шефу, – вам лучше всего стать директором проекта с русской стороны.

В Париже наши пути расходятся. Нам в Тулузу, и мы отправляемся в Орли. А шеф останется в Париже и подъедет позже, «на пару слов». В Тулузе всё повторяется. Три года назад мы начинали а школе авиационных техников, в длинном лабиринтообразном здании, напоминающем фазенду из идущего в России нынче сериала «Рабыня Изаура». Совпадают даже некоторые детали. Например, цепи, висящие по углам взамен водосточных труб. И вот мы опять в школе авиационных техников.

Появляется французская компания: Мишель Ко, Патрик Обри, Ив Дансэ. В проекте у каждого свой двойник – визави, зеркальное отражение, занимающийся тем же в своей стране. Вместе и порознь мы думаем о предстоящем космическом эксперименте, который словно ребёнок, будет крепнуть и расти, и это сплачивает нас и объединяет и в деле, и в отношениях, и даже в сувенирах, что мы привезли с собой.

Вытаскиваем привезенное. Это муторное дело – таскать с собой хрупкие вещи. Хочется отделаться. Отдал и всё. Я вижу недовольный взгляд Лабарта. Всё-таки не дело, наверное, начинать с этого. Догоняю его где-то во дворе, бормочу заготовленные слова, вручаю привезенное для него, в том есть изюминка и неформальный подход, но чувство неловкости остаётся.

Спустя пару дней в Тулузе появляется шеф, и как-то вечером мы отправляемся к Жаку в гости. Жак для нас – производная Лёнечки Сюливанова. С кем и над чем не работал бы Лёня, все постепенно становятся его друзьями. Но получается будто он дружит только с нужными людьми. Недоброжелатели называют его сенбернаром Сюливановым. Возможно в этом есть крохи истины. Когда мной определялся состав зарубежных делегаций, мы были с ним, что говорится, не разлей вода. А позже отношения выражались разве что в бурных приветствиях и в гипотетических приглашениях в баню, которые так и не были реализованы. Но иностранцы Лёнечку любят. Не знаю за что, возможно, за бесхитростность и простоту, за некую виртуальную черту характера, которая, не проявляясь, чувствуется. Во всяком случае в гости приглашают именно его. А иногда и мы к нему бесплатным приложением.

Итак, мы идём в гости к Жану, который работая в ИКИ [3], познакомился с Инессой, по паспорту русской, но чёрной как смоль и выглядевшей андалузкой. Застолье затягивается. Мы возвращаемся засветло, и на притихших тулузских улицах грохочет русская речь.

Утром на въезде в КНЕС [4], где тормозит наш автобус, нас перехватывает Инесса и на глазах у всех вручает нам по пузатой бутылке бренди, как будто рядом нет шефа и мы основными здесь. Её внимание волнует и тревожит чуть-чуть.

И снова Париж – наша перевалочная база на сутки. Отель «Дюк де Бургонь» на одноименной крохотной улочке, в двух шагах от центрального КНЕСа. Многочисленные медики, стрекулист Митичкин с возможными экспериментами, управленец Грымов, неизвестно как попавший в команду. Триер, Николай Семёнов из Главкосмоса, отвечающий якобы за информацию общественности. Гудит отель. А вот и шеф. Он спускается по лестнице, повторяя вслух итоги сделанного и в конце: «Осталась только трахнуть Таисию…» (и опять это всего лишь мой слабый перевод).

Может, в работе и возможно полное единение, когда выходит всё в нужной полноте. Об этом можно только мечтать. Увы, здесь вовсе не так, и всё во мне противится политике «дал-взял».

Париж – перевалочная остановка. Сутки в Париже, день и ночь. Французам мы больше не нужны. Работа закончена. В гостинице там и тут возникают местные сабантуйчики. Возможности тоже – местные. Только шеф и Таисия вчера попали вчера на особом приёме. Утром рассчитываясь мы удивляемся бестолковости Сюливанова. Он плохо считает в уме. Оказывается, пили с шефом всю ночь.

В полночь постучал к нему шеф:

– Выпить есть?

И Лёня достал пузатую инессину бутылку.

Ах, эти ранние утренние сборы: допивается на ходу, дожёвывается. Спускаюсь вниз. В фойе неприкаянный Митичкин – «месье невпопад и не в такт» с истёртым юношескими пороками лицом.

– Ступай наверх, – говорю ему, – там наливают на посошок.

Он кивает, всем видом показывая, что ему на это наплевать и всё-таки спрашивает:

– А кто?

– Грымов, Сюливанов…

Лицо его ничего не выражает.

– …и шеф.

Называю фамилию шефа, и Митичкин бросается наверх.

Опять самолёт и безбрежное сонное царство. Разносят декларации. При заполнении я объявляю, что у меня как раз день рождения.

– Тогда мы едем к тебе, – заявляет шеф.

И тут меня прорвало. Я близок к истерике и выдаю всё, что накопилось у меня, отлично понимая, что слово не воробей и что язык мой – враг мой. Разрушился хрупкий мир красоты от грубости приёма «дал-взял». Сказалась испорченная поездка, и в результате публике досталась немая сцена.

В Москве по прилёте я прежде всех получаю багаж, хватаю первую подвернувшуюся машину. Вон из среды вязких отношений, я задыхаюсь в ней. Но не она достала меня. Заморский мир удивительной красоты и тонких отношений отныне для меня в следах немытых шефовых ног.

Они же, получив багаж, поднимутся в аэропортский ресторан и разопьют бутылочку из аэропорта «Шарль де Голль» и к ней добавят местного розлива, всё за моё бесценное здоровье, хотя это скорее похоже на поминки. А мне даже не икалось. Я мчался, радуясь, что всё позади, искренне не понимая, что всё действительно теперь для меня позади.