Сергей Кумыш - Как дети (сборник)

Разумеется, в какой-то момент он оказался рядом с Таней и заговорил с ней. А разве могло быть иначе? Единственный человек, который не нравится вам на вечеринке, рано или поздно обязательно с вами заговорит, как бы много ни было народу. Компания в тот вечер подобралась немаленькая.

– Ты тоже из Питера, да? – спросил Витя.

– Что значит «тоже»?

– Значит, что и я тоже.

– Да.

– А там откуда? – и все в таком духе. Он еще и болван. С удивительно красивыми чувственными губами. Последнее Таня не без удивления заметила, когда посмотрела на Витю в упор, отвечая на очередной скучный, необязательный вопрос. Удивительные губы: абсолютно правильной формы, с очень нежной розовой кожей, тонкие и при этом чуть припухлые. Губы человека эпохи Леонардо. Поняв, что задержала взгляд на Витином лице слишком надолго, Таня о чем-то еще из вежливости с ним поговорила и затерялась среди более знакомых и более симпатичных ей людей.

Последнее, о чем она подумала, что и глаза у этого парня, надо признаться, неплохие. Как будто более юные и чуткие, чем он сам. Глаза и губы, ставящие под сомнение достоверность остального образа. Больше Таня ни о чем в тот вечер не думала. Это был прекрасный пьяный летний вечер.

Проснувшись, Таня увидела прямо над собой Витино лицо. Собственно, он ее и разбудил.

– Ты чего?

– Покатайся со мной на роликах.

– Что? – больше всего Тане хотелось вернуться в сон.

– Пойдем покатаемся на роликах. У них есть ролики.

Таня вспомнила, где она, примерно вспомнила, кто перед ней.

– А сколько времени?

Витя что-то ответил. Еще утро. В подробности вникать не хотелось.

– Вить, может, ты еще кого-нибудь попросишь, – говорила Таня по-прежнему сонно, но сон уже прошел.

– У меня сегодня день рождения.

Они отправились в парк Сокольники. Это было лето, когда вокруг Москвы повсюду горели леса. Город был погружен в мутную сизую дымку, которая щипала глаза и нос, из-за которой нельзя было отходить друг от друга далеко, чтобы не потеряться, которая имела свой запах, странным образом напоминавший запахи детства.

Из репродукторов нарочито спокойный женский голос говорил о том, что в сложившейся ситуации парк – это зона повышенной опасности. Голос чередовался с музыкой, такой же безликой. Но в сочетании с чуждой городу мглой, странными, тревожными и одновременно узнаваемыми запахами эти далекие отстраненные звуки создавали в воздухе что-то новое, необычное, почти манящее.

Они закутались в дымку, спрятались ото всех.

Сели отдышаться на скамейку. Вокруг ничего не было видно, только скамейка, Таня и Витя. Еще виднелся столб потухшего фонаря, несколько стволов деревьев – и больше ничего.

– Не обидно вот так: проснуться в свой день рождения в чужом городе, в чужой квартире и пойти кататься с чужим человеком? – спросила Таня.

– Нет, – ответил Витя.

– С семьей не лучше?

– Мы с отцом не очень-то дружим.

– А мама что?

– Мама ничего. То есть она умерла в четыре года. Ну, когда мне было четыре года.

Таня не сказала «ой, извини», и Вите это понравилось. Их голоса как будто никуда не улетали, оседали рядом с ними.

– Такой туман.

– Я такой всего один раз видел. В детском саду. Нас однажды воспитательница после тихого часа разбудила: «Дети, дети, смотрите, какой туман». Мы повскакивали с кроватей, подбежали к окнам, трем слипшиеся глаза, а там вообще ничего не видно. Помню, я только различил желтый лист на асфальте, прямо под окном, и огни телебашни. Ну эти красные огоньки для самолетов. И мы стояли в трусах и майках, смотрели на туман. А потом был полдник.

Таня улыбнулась:

– Хорошо помнишь детство?

– Да нет, так, какие-то моменты.

– Я одной девочке хотела голову отрубить.

– Что?

– Тоже в садике. Помнишь мультик «Золотая антилопа»? Там палач все время говорит: «Можно я этому голову отрублю? Можно я тому голову отрублю?» Ну вот, я посмотрела и стала думать, а кому бы я хотела отрубить голову. И решила, что вот той девочке.

– За что?

– Не знаю. Просто так. Мне было важно кому, а не за что. Наверное, чем-то она мне не нравилась.

– Ты кровожадная.

– Нет. В детстве все такие. Потом вырастают и забывают. Придумывают себе что-то безоблачное и счастливое. Мне кажется, мы в детстве счастливы не потому, что дети, а вопреки этому. Поэтому и вспоминаем всю жизнь. А так-то сам подумай: это вообще нормально – быть счастливым, когда соседский сенбернар выше тебя ростом?

Мимо прошла пожилая женщина с коляской. Вышла из тумана и в него же погрузилась.

– Мне нравилось с отцом ходить к маме на кладбище. Мне казалось, что кресты – это воткнутые в землю рыцарские мечи, – Витя помолчал. – Однажды мне там очень захотелось писать. Ну а нас как в детстве учат: если писаешь на улице, писай в травку, на цветочки. Ну и пока папа у мамы что-то замешкался, я помочился на соседнюю могилу, где росли цветы. Он в последний момент заметил, оттащил меня оттуда, сказал, чтобы я больше так не делал. Причем непонятно было, он сердится или что. По-моему, он пару раз отворачивался, чтобы улыбнуться. Потому что картинка, конечно, жутковатая, но комичная. Хорошо, никто больше не видел.

– Да уж. А почему вы не дружите?

– Мы не то чтобы не дружим. Просто какой-то особой связи, типа там одна кровь – этого нет. Я знаю, что он мой отец. Мы живем вместе. Но не больше.

– Почему?

– Не знаю. Он сначала очень старался, возился со мной, пытался проводить вместе как можно больше времени. Но потом, довольно скоро, он как будто перестал понимать, что со мной делать, как воспитывать. Стал каким-то неуверенным, отстраненным. Потом, когда я подрос, общаться стало проще. Но это было уже не обязательно.

– Так и жили все время вдвоем?

– В основном да. У него были какие-то подружки, появлялись иногда. Некоторые, на самом деле две-три за все время, оставались с нами. Но никогда надолго не задерживались. Без баб, короче, – Витя усмехнулся.

Таня поймала себя на том, что слушает Витю с интересом, что и эта прогулка, и этот разговор ей нисколько не в тягость. Вне шумной компании Витя оказался гораздо менее дерганым и уж точно более разговорчивым. От его напускной мужественности ничего не осталось. Перед ней сидел косноязычный юный великан, гораздо более симпатичный, чем могло сначала показаться, чем он сам себя видел и пытался показать. Когда он говорил спокойно, не перекрикивая музыку, другие голоса и смех, он, казалось, не сильно-то отличался от того мальчика из собственного детства, о котором рассказывал. Просто у мальчика очень выросли руки и ноги, вот он и решил догонять собственное тело, соответствовать ему.

И все-таки иногда Витя старался быть похожим на взрослого сложившегося мужчину. Видимо, это вошло у него в привычку и изредка проявлялось, как правило, в неподходящие моменты. Он становился похожим на того мужчину, каким ему только предстояло стать лет в сорок. Эта схожесть была очень несвоевременной, было ясно, что Витина юность продлится гораздо дольше, чем он сам себе запланировал. Впрочем, и тот сорокалетний мужчина, изредка поглядывавший на Таню из Витиного будущего, не был ей неприятен. Просто было понятно, что его время еще не пришло.