Давид Ланди - Биоген

К зиме чердаки домов на пересечении улиц Мира и Ленина, где я играл в футбол во время школьных занятий, были освоены и обжиты. Этот небольшой участок земли, окруженный тремя домами довоенной постройки, являлся изрядной редкостью в нашем городе. Во всем Центральном районе насчитывалось чуть больше десятка довоенных зданий. А в других местах их не осталось почти совсем. Война, как «жопа с метлой» [223], смела историческую часть города с карты земли [224]в общую кучу забвения, где уже находились Герника [225]и Ковентри [226], а позже – Дрезден [227], Хиросима, Нагасаки, Грозный [228]и другие онтогенезы свободы.

И теперь три небольших домика, оказавшиеся рядом со школой, манили меня таинственной стариной и ветхостью испещренных пулями стен. Как древние донжоны [229]разрушенных замков, испытавших на своем веку гнев и милость воинов и строителей, они ветшали уже много десятилетий подряд, не обращая никого внимания на окружающую суету. Я шарил по чердакам, надеясь обнаружить сундуки счастья. Заглядывал в вентиляционные колодцы, пропитанные горьким запахом осенней золы. Рылся в голубиных гнездах, желая отыскать горстку орденов, потемневших от крови, сражавшейся до последней капли себя за обесцененное разумом тело.

Скрипучими жалобами косоуров старые деревянные ступеньки изливали душу на дряхлость своих перекладин, когда мы с Олегом, худым мальчишкой с необычным лицом и выпуклыми, как у жабы, глазами, осторожно поднимались к чердачному люку, а затем на крышу, где свежий ветер, и ощущение полета густым, травянистым ароматом брошенных осенних стогов выкуривал остатки моей осторожности, нашептывая сквозь голову в оба уха чарующие проклятия запрещенных соцветий [230].

Кровельная жесть, разомлевшая под теплыми лучами уходящего в зиму солнца, сердито ухала, недовольная нашим вторжением. Голуби, ворковавшие на самой кромке пропасти, нехотя отлетали в сторону. Мир дремал в узорчатых перекрестках ветвей, не думая ни о чем. Не ища никаких поводов для собственного страдания или счастья. Осень. Поздняя осень. Последние пробуждения тяжелобольной звезды. Последние падения листьев. Последняя горечь скоротечности. Последняя черта финиша. Возвращение в сознание. В глубину утраты. В небытие минувшего, исчезнувшего безвозвратно, безропотно, бездарно. Осень.

За семь прожитых лет социальные правила, нормы, ценности и санкции, применяемые обществом для интегрирования моего поведения в групповую социализацию, успели настолько меня достать, что я начинал жалеть о подвиге, совершенном восемь лет назад.

Являясь самой маленькой клеткой [232]в теле двадцатишестилетнего мужчины, я совершил невозможное, выполнив ключевую задачу всего организма. Пройдя через шейку матки, через фаллопиевы трубы, обогнав на финише миллионы родственников, я первым столкнулся с яйцеклеткой! Первым среди миллионов, мечтавших не умереть, не погибнуть на финише. Когда уже столько позади! Когда уже так близко чудо. Когда остался последний рывок…

Все! Все двенадцать миллионов восемьсот сорок три тысячи четыреста двадцать восемь моих родных братьев и сестер погибли. Погибли все до последнего! [233]Я плакал от горя и ликовал от радости, когда, прикоснувшись к ней волшебной палочкой феи-природы [234], смог возродить смерть [235].

И теперь мне хочется крикнуть в бездну человеческого апофеоза: «Люди, оставьте меня в покое! Я миллионы лет блуждал в космосе микроскопической Частицей Бога [236], прежде чем смог перевоплотиться в атом, попасть на землю, вживиться в клетку и совершить инсайт [237].

У меня очень маленький срок существования! Всего сорок – пятьдесят лет и, если повезет, еще двадцать на угасание. А потом – конец! После миллионов лет блуждания в космосе, после победы в немыслимом конкурсе – всего сорок или семьдесят лет, и опять пустотаааааа!!! Конеееееец! Потому что жизнь не вечна!.. Дайте мне прожить ее самому. Самому. Свою жизнь. От начала и до конца. Без вторжений на мою территорию счастья. Ведь это так естественно: я не трогаю вас, вы – меня…

– Не получится! – ответила грозно мама, пытаясь вечером всыпать сыну ремня за пропущенные днем уроки.

Дедовщина человечества работала как часы. А тем временем в кресле из взвешенной ряженки облаков и конденсации водяного пара Часовщик мироздания ухмылялся, глядя (из тропосферы рая в преисподнюю земли) на мое извивающееся тело. И, накручивая пальцем белую, как смоль, нить бороды, тихо напевал сквозь кудри нестриженых усов, чуть гнусавя простуженным голосом в пространство атмосферных фронтов, любимую мамину песню:

Если суммировать утверждение Библии, что Господь создал нас по своему образу и подобию, с исследованиями ученых, согласно которым человеческие стада разбрелись по планете из Африки, избавившись со временем от пигментации, и миксануть эти идеи в «коктейль Молотова», то получится, что Бог – чернокожий, а кожа, как известно, не седеет и всегда проглядывает сквозь белую (как смоль) религию негосударственных организаций, в сердца доверчивых индивидуумов – вывод напрашивается сам собой. Чернокожий Бог – это и есть та самая темная материя, которая занимает девяносто пять процентов всей Вселенной, включая атмосферу нашей планеты [238].

Разве вы не видите ее? Вокруг вас темной материи больше, чем всех ваших знакомых и родственников, таджиков и китайцев, христиан и мусульман, коммунистов и таксистов, гор и океанов, шмоток и жрачки, долларов и евро у Билла Гейтса и Карлоса Слима Элу [239]– вместе взятых!

Мульт: Все равно не видите???

Я: А знаете, почему вы ее не воспринимаете?

Вы: Почему?

Я: Потому же, почему и Бога…

Ну, и раз уж я начал лекцию о космологии – нужно довести все до конца, разъяснив, наконец, человечеству структуру Вселенной, ее образование и механизмы жизнедеятельности.

Черная материя это Создатель – Бог. Черные дыры – глотки, через которые Он завтракает, обедает, полдничает и ужинает, выпуская затем отработанные планеты в виде расплывчатых сгустков газов («по образу и подобию»), которые, в свою очередь, формируются в космические скопления и из них зарождаются новые галактики и прочая апофения [240].

Именно поэтому при движении в прошлое средняя температура частиц возрастает [241]. Проще говоря, свежий (ставший со временем реликтовым) «звук» вышел из Создателя теплым, а потом начал остывать. Ничего нового в этом нет. Элементарный принцип вечного двигателя: «Поел – облегчился – поел». В деталях это выглядит несколько замысловато, но в реальности все очень обыденно.