Алексей Слаповский - Гений

Нина громко стучала ложкой, сгребая на тарелку картошку из сковородки, Аркадий, доставший листовку, стоял с нею в руках, Торопкий сидел с прямой спиной, не зная, куда глядеть, а Владик зачарованно слушал, не понимая, что говорит его дядя, но видя, что на взрослых напала оторопь, и это ему очень нравилось.

– В самом деле, – после томительной паузы выговорил Торопкий, – мы даже не познакомились. Меня Алексей зовут, а вас?

– Евгений, ответил Евгений, – ответил Евгений.

– Ясно…

– Он у нас такой, – сказала Нина, ставя перед Торопким тарелку и тут же садясь на свое место. – Он, как бы это сказать…

– С причудами, – смягчил Аркадий то, что могла бы сказать Нина. – Так вот, читаю! – И он с выражением огласил содержание листовки: – «Гнилые мрази из ЛНР и Пидороссии! Уйдите с наших улиц! Это вы принесли смерть на Донбасс! От кого вы защищаете? Вы – тупорылые подонки, алкашня и шлюхи! Мы хотим жить, работать и растить детей в свободной, единой Украине!»

Торопкий слушал, тяжело нагнув голову.

– Самое интересное, что сразу после этого Свербухов, тесть мой мудрый, взял другой заказ, от ополченцев. – Аркадий показал другую листовку, и тоже ее зачитал: – «Граждане ЛНР! Выпалим с нашей родины боевиков Украины! Каждый может помочь по мере сил – транспортом, горючим, медикаментами, продовольствием. Мы воюем за нашу общую свободу!»

Аркадий, прочитав это с ехидным пафосом, щелкнул по листовке пальцем:

– На отличной бумаге, между прочим, цветная фотография – бойцы-молодцы, приятные молодые люди, нашли же таких! – Аркадий показал Торопкому, но тот не стал смотреть. Не поднимая головы, он медленно выговорил:

– Вот почему, Аркадий, ты, который вроде бы на словах сочувствуешь нашей национально-освободительной борьбе, выбрал именно эти две листовки? Почему те, кто пишет против ополченцев, а говоря правильно, боевиков, у тебя получаются дебилы и идиоты, а те, кто за боевиков, выглядят как вменяемые и разумные? Приятные молодые люди!

– Ты чего, Леша? – удивился Аркадий. – Ничего я не выбирал, я к тому, что Свербухов, тесть мой прекрасный, печатает листовки сегодня нашим, а завтра вашим.

– Потому что и ваши, и наши – дураки! – резко сказала Нина, оскорбившись за отца. – А с кого и деньги брать, если не с дураков?

– Значит, погибающие за свободу, дураки? – спросил ее Торопкий.

Нина замешкалась, Евгений тут же помог:

– На самом деле Нина не считала ни тех ни других дураками, ей просто жалко было молодых, здоровых, красивых мужчин, которые гибнут, не зря она при этом невольно глянула на мощную шею Алексея, любуясь ею и с горечью представляя, что и она может стать мертвой.

Нина совсем лишилась языка, только глотала воздух, а Аркадий строго сказал:

– Вот что, брат, ты хватит психозом свои глупости прикрывать! Выдумываешь неизвестно что!

– Вот именно! – поддержала Нина.

– Да нет, – не согласился Евгений. – Не выдумываю. Хотя я тебя, Аркадий, понимаю. Тебе неприятны личные темы, потому что ты боишься, что они могут коснуться твоей связи с Анфисой.

Если может после тишины наступить еще одна тишина, тише первой, то это был как раз такой момент. Даже Владик перестал жевать и болтать ногами. Нина окаменела. Торопкий, как сидел неподвижным, так и остался сидеть, лишь шея его, о которой так лестно отозвался Евгений, почему-то сделалась заметно краснее.

– Ты, брат… – выдохнул Аркадий. – Ты… Знаешь… Ты это… Ты не то… Ты, наверно, имеешь в виду, что мы с ней в школе дружили?

– Евгений понял поданный ему намек, – сказал Евгений, – и охотно согласился: да, я это имею в виду.

Загрохотали ножки отодвигаемого стула: Торопкий встал.

– Так, – сказал он. – Ладно. Спасибо.

И тяжело пошел к двери.

Помедлил, обернулся, сказал:

– И все-таки, Аркадий, как-то быстро ты точку зрения изменил.

– Какую?

– Сам понимаешь. На окружающее. Перекрасился, что ли? Ну-ну.

Едва закрылась за Торопким дверь, Нина негромко и жестко сказала:

– Владик, иди к себе!

– Мам…

– Я сказала!

Владик взял огурец – не потому, что хотел его съесть, а чтобы показать, что не побежден до конца, может что-то сделать по-своему, и ушел.

– Значит, и с ней тоже? – спросила Нина Аркадия.

– Почему тоже? С кем еще?

– Про Светланочку уже забыли?

– Нет, но…

– Ага, и про Светланочку помним?! Надо же, гигант, на два фронта работаем! Даже на три, если меня включить. Только меня уже не включай, понял? Главное, он еще и папу моего тут высмеивал, а сам ты кто? Ты предатель, понял?

– Кого я предал? – пробормотал Аркадий.

– Семью! Ты предатель семьи. И я тебя никогда не прощу, чтобы ты знал. Все, уходи отсюда!

С этими словами Нина встала, взяла тарелку с картошкой, к которой не притронулся Торопкий, и приготовилась то ли отнести ее к плите, то ли кинуть в Аркадия.

Аркадий попытался что-то сказать.

– Нина…

– Молчи! Лучше молчи! – крикнула Нина.

– Ладно, завтра поговорим.

Не сводя глаз с тарелки, Аркадий открыл платяной шкаф, выхватил оттуда куртку и пошел к двери.

– Ты чего стоишь? – спросил он Евгения.

– Меня не выгоняли, – сказал Евгений. – Тут хорошо. Тут есть проводной интернет. И красивая женщина, от которой мне ничего не надо, потому что она твоя жена.

– Надоел ты мне, псих, – отреагировала Нина. – Иди тоже отсюда. А завтра лучше тебе домой уехать.

– Евгений подумал: как это все нелепо, – сказал Евгений. – Жена любит мужа и гонит его из дома, хотя он тоже ее любит. Зачем это все? Тратится время на пустяки.

– Светланочку он любит! – не унималась Нина. – И Анфисочку, как выясняется. Может, еще кого?

– Даже если он еще кого-то любит, Нина, это не значит, что он не любит тебя, – объяснил Евгений Нине.

Эти слова окончательно вывели ее из себя, она размахнулась и кинула тарелкой в Аркадия. Тот увернулся, тарелка брякнулась об косяк и разбилась, картошка просыпалась на пол. Аркадий тут же убрался за дверь, за ним не спеша вышел Евгений, печально склонив голову набок.

[11]

Торопкий быстро и сердито шел к железной дороге, которая здесь совпадала с границей, за нею он оставил машину.

Нет, думал он, явно Аркадий изменился в сторону великодержавного российского шовинизма. Листовки поганые показывал. И этот придурок в военной форме. Все неспроста.

Аркадий в это время сказал Евгению:

– Спать будешь на полу, больше негде. Коврик постелешь, укроешься моей курткой.

– Ничего. В походных условиях, – легко согласился Евгений. – В войну люди зимой и в окопах спят!

Редактор Вагнер маялся, к нему привязалось, как привязывается глупая услышанная мелодия, как икота или тик, дурацкое желание называть себя (конечно, мысленно) в третьем лице. Вагнер разделся, думал он, сел на постель и посмотрел на свои ноги с синеватыми жилками и россыпями мелких синюшных кровоизлияний – ранний варикоз. Хотя, не такой уж и ранний, ау, вспомни, сколько тебе лет! Вагнер лег, думал он, действительно укладываясь, чувствуя, как ложе постели промялось под его тяжелым телом. Раньше он не обращал на это внимания, а теперь постель показалась будто не родная, будто Вагнер в гостинице или, того хуже, в больнице. Вагнеру стало тоскливо, стало жаль молодости, юности, детства, здоровья, глупо потраченных лет. Вагнер вспомнил вдруг, подумал Вагнер, как в детстве мама отвела его к какой-то тетке. Маме надо было уехать куда-то, вот и отвела к какой-то тетке, какой-то дальней родственнице, в семью, где, помнится, было много детей, было шумно, маленького Яшу покормили и перестали обращать на него внимание, он просидел весь вечер на стуле, глядя в темное окно – там где-то была мама. Потом его взяли за руку и повели к сундуку с постеленной на нем старой шубой, уложили туда, в мягкое, но колкое, ничего не сказав, не поцеловав, как это делала мама. И он лежал и тихо плакал. И вот через бог знает сколько лет слезы опять навернулись на глаза. Давненько Вагнер ни от чего не плакал, подумал Вагнер, а слезы лились ручейками, чистые и прозрачные, совсем детские, он даже заулыбался от удовольствия так славно и легко поплакать.