Алексей Слаповский - Гений

– А третьяки?

– Уже знаешь? Третьяки – это наша загадка. Полгода назад в сквере Дружбы нашли изнасилованную и убитую женщину. Приезжую, к сестре из Луганска в гости на недельку прибыла. Нонсенс, брат, в том, что в Грежине за всю историю, ты не поверишь, не было ни одного случая изнасилования. И кому придет в голову грежинских женщин насиловать? Не потому, что они непривлекательные, как раз наоборот, но я бы посмотрел, кто решится: у нас женщины такие, что сами кого хочешь изнасилуют. Очень решительные. Первый раз по лбу, второй по гробу́! Светланка моя – чистый тому пример.

– Нина, – поправил Евгений.

– А я что сказал?

– Светланка.

– Ты видишь? Ты видишь, как меня переклинило? Даже не замечаю! – с радостной печалью воскликнул Аркадий. – Ну вот, сперва, значит, женщину изнасиловали, потом цистерна на станции загорелась. Российская сторона начала на украинцев валить, станция-то наша. Тут на украинской стороне бензовоз угнали, спустили в карьер. Потом мост пытались подорвать, газовую трубу обрушили, да много чего. А потом пошли слухи про этих самых третьяков. Кто-то видел, кто-то слышал, кто-то чуть ли не знает, кого-то из них, но боится сказать. Говорят, что это молодежная русско-украинская банда, типа, знаешь, «Молодой гвардии», только совсем другое. Какие у них цели, чего хотят, непонятно. То ли чтобы окончательный мир был, то ли чтобы окончательная война. Такая вот, брат, карусель. И в моей жизни тоже. Приехали!

Его восклицание относилось не к ситуации в поселке и не к личным проблемам – они действительно приехали и остановились возле редакции газеты «Вперед!» (бывшая «Вперед к коммунизму!»), размещавшейся в здании неслужебного вида, в домашнем таком доме, одноэтажном, с резными ставнями на маленьких окошках, с палисадником и небольшим садиком, где росли несколько яблонь. Если бы не синяя с золотом табличка на двери и не флаг над крыльцом, совсем походило бы на обычное жилое строение, из которого вот-вот выйдет хозяин и, пряча под необходимой суровостью природную доброту, строго спросит, чего тут надо незваным гостям.

Аркадий и Евгений вышли из машины и направились к крыльцу. На крыльце Аркадий замешкался.

– Может, тебе остаться?

– Евгений с огорчением увидел, что Аркадий его стесняется, – сказал Евгений.

– Ничего я не стесняюсь, – смутился Аркадий, – а просто… Какой ты наблюдательный, однако! Ладно, пойдем, только лишнего не говори.

– У каждого свое понимание лишнего.

– А ты смотри не как у каждого, а как у всех.

– Не понял.

– Потом объясню.

[2]

В редакции все было казенное, безликое, внутренние стенки и перегородки убраны, получилось, по современной моде, единое пространство, где все друг друга видели, а главное, всех видел редактор. Это заставляло подчиненных пребывать в постоянном трудовом напряжении, хотя на результаты деятельности не влияло.

Редактором, то есть тем самым Вагнером, о котором нелицеприятно рассказывал Аркадий, был плотный коренастый мужчина лет пятидесяти с двумя клочками черных волос по краям обширной матовой лысины, в больших очках, отчего глаза казались огромными и не по должности доверчивыми. Вагнер это знал, и его это раздражало.

Увидев Аркадия, Вагнер закричал на всю редакцию:

– Ну что, Аркаша… – тут он выругался коротким словом, – соскучился… – он опять выругался, – по коллективу? Будем работать… и опять выругался – или дурака валять?

Привыкшие к манерам Вагнера сотрудники, три женщины и двое мужчин, опустили головы, чтобы не обнаружить своих эмоций. У некоторых это был страх, у других смущение, а кто-то получал удовольствие, но тоже на всякий случай не показывал это: мы ведь люди осторожные, мы привыкли, что жизнь полна непредсказуемых перемен. Сегодня Вагнер на коне, он тут и царь и бог, а Аркадий изгой, но завтра, кто знает, может быть, Вагнер улетит вверх тормашками, а редактором станет Аркадий – как бы ни с того, ни с сего, но известно, что именно так и случается, именно ни с того и ни с сего.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, Яков Матвеевич, – с достоинством сказал Аркадий, – но я сделал то, что считаю нужным, и вам того же желаю!

– Зачем ты тогда пришел?

– Формально меня не уволили, поэтому я пришел на работу.

– На работу он пришел! – Вагнер опять выругался. – Была бы тебе нужна работа, ты бы вел себя, как нормальный. – он опять выругался А не как… – и опять выругался целым каскадом матерных слов.

Одна из сотрудниц нервно чихнула и тут же зажала нос рукой, виновато глянув на Вагнера.

Аркадий оскорбленно молчал, подыскивая слова для достойного ответа. Вагнер с интересом ждал.

И тут вперед выступил Евгений. Вглядываясь в Вагнера, он задумчиво сказал:

– Евгений видел перед собой интересный, но не новый тип. В этом очень взрослом мужчине проглядывал мальчик, который рос тихим и незаметным отличником. Он хотел быть, как другие. В одиночку учился курить, а потом долго жевал траву и листья, чтобы не заметила мама. Закрывался в комнате и ругался матом. Он хотел стать своим человеком, потратил на это всю жизнь – и стал. Люди оценили его ум, работоспособность, а главное, оценили его народность, важное качество, в то время как аккуратные в словах интеллигенты выглядят инородными и подозрительными. Но до сих пор в нем живет бывший мальчик, маленький Яша Вагнер, который где-то в груди или животе вздрагивает и ежится, когда слышит страшную ругань большого Вагнера, и большой Вагнер чувствует в себе этого маленького Вагнера, злится на него, а потому ругается еще страшнее и громче.

Речь Евгения была настолько неуместной и неожиданной, что Вагнер даже не перебил его, выслушал до конца. А выслушав, засмеялся:

– Аркадий, это кто? С какого… – И тут у него случился ступор, как у заикающихся людей: хочет произнести слово, а не может. Он выпихивал это слово из себя, но слышалось что-то странное:

– Хы… Хо… Ху… Ха…

И не получалось!

Тогда он попробовал иначе, обратившись не к Аркадию, а к Евгению:

– Ты… – Он вновь попытался выругаться, и вновь застопорило: крепко сжатые губы, готовые выпалить звук «б», не могли разомкнуться, чтобы за «б» последовало «л», – и далее по обычному порядку.

– Ну, ё… – крутил головой и удивлялся себе Вагнер, а привычные слова по-прежнему никак не шли из горла, вырывался только пустой и сиплый воздух.

Подчиненные, забыв об осторожности, с откровенным любопытством уставились на Вагнера, ожидая, во что выльются его мучения.

Он ударил кулаком по столу и выкрикнул:

– …!

Матерное слово наконец выскочило, как кусок, попавший не в то горло, и Вагнер, побуревший и задыхающийся, вытер платком взмокшее лицо.