Надежда Нелидова - Мачо

Каждый год 15 января Ирина прятала праздник в коробки до следующего года. Убирала гирлянды, отклеивала снежинки, осторожно снимала стеклянные игрушки, складывала искусственную ёлочку… И её посещали философские мысли. Вот и прошёл праздник. Как быстро проходят праздники. Как быстро проходит жизнь.

Давно уже нет той весёлой суматошной предпраздничной суеты, оживлённой беготни по магазинам, замирания сердца под бой курантов и тайного ожидания новогоднего чуда.

Пока Ирина сидела, скрестив ноги, на ковре и паковала коробки, даже стишок сочинила:

Вспомнилось, как накануне Нового года муж затащил её в мясной отдел. С восторгом тыкал в витрину: там под стеклянным куполом лежало на подносе замороженное поросячье дитя. Подогнутые ножки с крохотными копытцами, синие ушки. В предсмертном детском ужасе зажмуренные, в тёмных страдальческих пятнах глазки, скорбно сомкнутый ротик… И он смог бы это есть?! Ирина с внезапной ненавистью оглядела мужа: тепло одетый, закутанный в шарф, румяный, плотный, безмятежный – в сущности, совершенно чужой ей человек.

Интересно, остался бы он таким же безмятежным, узнай, что на днях Ирина подала объявление в газету? «Несвободная женщина ищет мужчину для нечастых, но стабильных романтических встреч. Ищу любви, любви ищу я!»

– Не свободная – это как понять? – тупо уточнила по телефону приёмщица объявлений. Ирина так и видела, как на том конце провода блюстительница чужих нравов погано осклабилась, ехидно ощерила тонкогубый – непременно тонкогубый – рот.

– Не свободная – это значит замужем, – отчеканила Ирина. «Не твоё бабское дело. Выполняй свою прямую обязанность, тыкай пальцем в клавиатуру – и помалкивай. Есть грымзы, которых замуж никто не берёт. А есть женщины, которых… которым нужен не штамп в паспорте, а Любовь». Это она подумала, но не сказала.

Не станешь же объяснять, как ужасны ночные просыпания, когда вглядываешься в плоский смутный, как будущее, потолок – и ощущаешь, как безвозвратно сочится, уходит единственная, неповторимая твоя жизнь. Состаришься – и нечего будет вспомнить. Не это же мирное похрапывание мужа, холмом вздымающегося рядом под одеялом.

Неземная страсть, от которой трудно дышать, всепожирающий огонь желания, единство душ, сладкий, сладчайший грех – о чём пишут романы, показывают фильмы… Ирина с тоской смотрела на соседний дом, на соседские окна. Шторы тонкие, сквозь них всё видно. Каждый вечер мужской и женский силуэты сливаются в поцелуях и объятиях. Гаснет свет. Надолго гаснет, почти на полтора часа – Ирина засекает время. Потом снова вспыхивает.

Свободно, раскованно двигаются стройные обнажённые тени, куда-то исчезают – в ванну, скорее всего. Иногда по очереди, иногда вместе. Когда вместе – снова очень надолго. Потом появляются уже одетые, оба садятся в разных углах комнаты за светящиеся голубые мониторы…

А Ирине с мужем и время засекать не нужно: девять с половиной минут, как роботы. Ни шёпота, ни прелюдий, ни любовных игр. Одно и то же: толчки, тяжёлое, со свистом, дыхание, едкий запах пота и приторный – туалетной воды (хоть бы сменил), свёрнутая набок, как у курёнка, Иринина голова на подушке и тяжесть в неизменные девяносто семь килограмм сверху…

Особенно тягостны выходные. В воспитательных целях нужно строить мужа и сыновей, они упираются, строиться не хотят. А красота уходит, маша ручкой: «Прощай, Ирина! Прощай, дурочка!»

– Ирина Геннадьевна! – строго окликнул её заглянувший начальник отдела. – В последнее время вы отвлекаетесь на посторонние мысли!

Он недавно к ним устроился: спортивный, худощавый, ровесник Ирине. Она проводила его взглядом. Интересно, как у них с женой? Те же 9 ½ минут, или как у тех за соседними шторами? Однажды – о, ужас! – новый начальник приснился Ирине в утреннем эротическом сне. Хотя у неё – вот ей-богу, вот голову на отсечение – и в мыслях близко ничего подобного не было…

У меня зазвонил телефон. Ирка в кои-то веки объявилась. Протараторила, задыхаясь, будто за ней гналась стая волков:

– Немедленнонужновстретиться, явлиплавжуткуюисторию!

– А что такое?

– Я попала в лапы извращенца!

Телефон чуть не выпал из моих рук. Мобильник достался мне в наследство от сына-рокера. То есть, конечно, я взяла его временно, на день-другой, пока не куплю себе новый. Не купила до сих пор.

С моим (сыновним) мобильником хорошо топиться: крупный и тяжёлый – чтобы не всплыть, наверняка. Им, без ущерба для внутреннего телефонного устройства, можно забить мелкий гвоздик. Или использовать вместо кастета, если на улице встретится бандит. Такой универсальный многофункциональный мобильник.

Я подхватила трубку.

– После работы встречаемся в нашей кафешке, всё расскажешь.

Я не звала Аглаю. Ирка говорит, тоже не звала. Но разве мимо Аглаи проскочит хоть одно событие – очередной сюжет для очередного романа? Наша писательница тут как тут. Эффектная складчатая коричневая юбка метёт пол, винтажная старушечья кофта подпоясана стильной грязной верёвочкой. Сальные, отросшие чернотой у корней волосы забраны в хвост аптекарской резинкой.

Аглая не моет их не потому, что лень или нет горячей воды, а из принципа. Чистые, пушистые, уложенные, тщательно прокрашенные волосы – это зависимость от чужого мнения, это мещанство, это пошло и мелочно, это быть как все. Аглая выше этого. Унизительно суетиться, мыть голову, бегать по парикмахерским – всё для того, чтобы нравиться человечеству и мужчинам, в частности, – этим самцам, этим ничтожествам в штанах – ещё чего! Грязные волосы – это вызов, это кредо, это реющее, вернее, засаленное знамя Аглаи.

Мы сидим за кофе со сливочным ликёром. Ирка с тех пор, как мы в последний раз виделись, похудела, осунулась, побледнела – ей это идёт. Мы сурово требуем, и она рассказывает всё с самого начала. Про зряшно прожитую пустую жизнь, про одиночество вдвоём. Про подсматриваемую чужую любовь за чужими шторами, которую она засекает по часам.

Рассказывает про то, что не бывает честных женщин – есть фригидные. Нет шлюх – есть темпераментные, и против природы не попрёшь. Целомудрие – это сокровище в ларце, которое только потому остаётся нетронутым, что на фиг никому не нужно.

Наконец, вздыхая, сообщает про роковое газетное объявление. Я с интересом рассматриваю Ирку, которой седина толкнулась в волосы, а бес – в ребро. В школе она краснела от слова «живот» и «пёрли». За своего Аркадия Петровича вышла невинной девушкой, ходили, взявшись за руки, как дети в малышовской группе. Когда у них родились сыновья, я всерьёз задумывалась: не методом ли опыления они их зачали?