Владимир Гой - Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)

Когда минут через десять он вышел, я повернулся на спину, и он представился: «Шимон». Мы обменялись обычными любезностями в виде наших диагнозов и информации – кто и как долго тут лечится.

Два тонких кусочка хлеба, один из которых намазан тончайшим слоем масла, прозрачная кружка со слабым чаем и тарелка манной каши, в центре которой расплывалось пятно сливового варенья, по утрам всегда приводили меня в восторг. Не потому, что я обожал манную кашу или жидкий чай, просто с этим для меня наступал новый день. Я буквально выскребал чайной ложкой всю кашу с тарелки, съедал весь хлеб до последней крошки и выпивал чай, оставляя на дне подозрительный осадок.

За окном радостно светило солнце, на асфальте появлялись большие лужи, а из близлежащего леса доносилось радостное карканье ворон и щебетанье каких-то пичуг. Наступала весна.

Медсестра Оленька мне очень нравилась – милые черты лица, глаза, полные сочувствия, когда она делает клизму, и добрый нежный голос: «Ты не волнуйся, все будет хорошо», – это напоминало мне приятные моменты, когда я уговаривал какую-то из своих подружек. Сегодня она мне ставила капельницу и так же ласково вещала: «Все будет хорошо». Соседу по палате она говорила те же самые слова, но мне казалось, что со мной это было как-то нежнее. Ну вот, подвешены на крюки пластиковые бутылки с лекарственной жидкостью, которая по каплям устремляется в вены, и ты начинаешь смотреть на сосуд, томительно ожидая, когда же он опустеет. Обычно профессиональные больные не корчатся в приступах начинающегося мочеиспускания после второй бутылки, они смело перекрывают зажимом тонкую прозрачную трубку, снимают с крюка бутылку и с наслаждением бьют струей в белый унитаз. Потом снова ложатся в кровать, регулируют капельницу и наблюдают за неопытными соседями, которые дрыгают под одеялом ногами, стараясь обмануть не слишком емкий мочевой пузырь.

Профессор был из опытных, и мне не пришлось полюбоваться агонией новичка.

С девяти до часу ты прикован к «трубе», думаешь о всякой всячине, о весне, о смерти, о медсестре Олечке, о профессоре и о том, чем все это кончится, какой у тебя анализ крови, потом снова о медсестре, – наверное, действуют какие-то лекарства, появляются всякие фантазии.

А там, за стеклом, все так ярко, и брызжет весенним настроением, хочется скинуть с себя все эти шланги и рвануть бог знает куда и бог знает зачем. Снова появляется медсестра, и все мысли снова в палате: «Конечно, ее халатик мог бы быть и покороче, а вырез поглубже, и вообще, на фига ей этот халат». Так или чуть иначе втайне мечтают почти все больные, прикованные надолго к кровати, но если, конечно, они хоть немножко идут на поправку. Я же, слава Всевышнему, по утрам становился все лучше и крепче.

По коридору повезли кого-то, накрытого с головой простыней, профессор кивнул в его сторону: «Замерз», – и принялся, как ни в чем не бывало, что-то выщелкивать на своем компьютере. Мне становится не по себе: был человек, мечтал, любил – и все, «замерз».

На подоконник прилетела маленькая птичка и стала отстукивать, как азбукой Морзе, клювом по металлическому карнизу, сообщая, что пришла весна. А может, в этой птичке просто уже поселилась чья-то душа, и она передает мне, что там не все так страшно.

Солнце сводит меня с ума, так хочется домой; кажется, что там, под родным кровом, я смогу спрятаться от смерти, от болезни, от всего, что мы так не любим и боимся.

Кто-то медленно гуляет по парку в полосатых штанах и коричневом больничном халате, зависть моя не знает границ: «Везет же людям!»

Навестить профессора пришли жена и взрослый сын, они вполголоса разговаривают, тихонько смеются, наверное, его скоро выпишут. Мне сразу очень хочется увидеть своих. Подержать за руку жену, посмотреть на мальчишек.

И тут, как по волшебству, раздается легкий стук по стеклу, а за окном те, о ком я думал.

Глажу по руке жену и в тысячный раз понимаю, как ее люблю и какое я по сравнению с ней дерьмо, и в тысячный раз даю себе зарок быть лучше. Час пролетает как один миг, и мы машем через окно друг другу руками, прощаясь каждый раз как на тысячу лет. А на следующий день она приходит ко мне снова.

Профессор оказался очень симпатичным человеком, мы с ним ведем душеспасительные беседы в промежутках между дремотой. Выясняется, что у нас с ним множество похожих увлечений. Оба согласны, что мы на земле гости, но погостить тут хочется подольше. И больше мы не говорим о болячках, я рассказываю о своих путешествиях, он о новых достижениях в медицине. Кроме того, профессор увлекается жизнью животных и имеет хорошую коллекцию фильмов о перелетных птицах, китах и дельфинах.

Вечером наша палата превращается в маленький кинозал, профессор вставляет диск с фильмом в компьютер, и мы оказываемся в мире птиц, которые летят к весне. Потом смотрим фильм о китах, и те тоже устремляются туда же, к своей полярной весне, преодолевая тысячи миль. Все стремятся к торжеству новой жизни. Время далеко за полночь, но мы еще долго беседуем. Постепенно голос соседа куда-то уплывает, и я незаметно засыпаю.

В полседьмого утра еще совсем темно, и дождь барабанит по подоконнику марш серых туч. Но я знаю, что там, высоко над облаками, светит яркое солнце, и весна обязательно придет.

Нам суют подмышки термометры и оставляют в покое на десять минут. Сегодня новая медсестра, я встречаю ее приветствием: «Вы моя любимая сестричка», – ей это льстит, она кладет руку на мое колено: «Как вы сегодня себя чувствуете?» Я смотрю на ее руку на своем колене и томно отвечаю: «Вот сейчас намного лучше», – она мило смеется, и мы расстаемся до следующей процедуры.

Дождь постепенно кончается, и снова выплывает радостное солнце, отражаясь в луже как раз напротив окна в палату. Из близлежащего леса доносится весенний гомон, и он заражает жаждой жизни. Лежа, я наблюдаю, как в театре, за жизнью за окном. Воробьи окружили лужу, расправили свои куцые крылышки и с удовольствием в ней плещутся, их перья становятся мокрыми и лохматыми.

Из-за угла появляется женщина в черном платке, ее поддерживает под руку медсестра, с которой я еще минуту назад флиртовал. У женщины от рыданий сотрясаются плечи, у меня комок подступает к горлу: «Черт бы побрал такую весну». Отвлекаю себя от мрачных дум чтением книги Нойса «Южное седло» и мысленно лезу с ним в горы под небеса, подальше от людского горя на земле.

После ужина мы снова смотрим фильмы и опять ведем долгие разговоры. И вправду говорят – людей объединяет или радость, или несчастье.

Снова манная каша, хлеб с маслом, капельница. Профессор в приподнятом настроении – его сегодня выписывают. Но жена сможет приехать за ним только в шесть вечера. Он замолкает и пытается сном побыстрее убить время, оглашая маленькую палату здоровым храпом. Я снова начинаю его ненавидеть: «Вот сволочь, домой идет». Но когда мы прощаемся, он снова кажется мне очень приятным человеком.