Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)

Свинцовость ног, мучившая Петра Иосифовича последние месяцы, отдалилась чуждым нелепым грузом.

Кафе «Любо» проплыло на ватных ногах в стороне затененностью скрытого содержимого. «Кому-то «Любо», а кому-то любо под скрип тренажера, неподалеку от балясин границ моря, вознестись в дали небесные упругостью обновленных мышц. Благо, крутые склоны Маркотха простерлись величественным трамплином из заоблачной высоты в продолжение реальной жизни.

Усиливающийся ветер мешал праздной мысли, назойливо лез к малодоступному, отбирал драгоценное тепло. По трамплину из бесконечности сбежали два белесых одиноких облачка – посланники вечного, и тут же обернулись свежими порывами усиливающегося ненастья.

«Делу – время, потехе – час», – огрызнулось, грозным всплеском негреющего луча, солнце.

Тягуче пересекал путь постинсультник – он явно и с надеждой ловил замедление встречного Петра Иосифовича. В другое время Петр Иосифович обязательно уступил бы, но проснувшийся в нем Петруша ускорился. Когда он набирался житейских мудростей от бабушки – та поучала: «Идешь куда-то – не позволяй пересекать свой путь с пустой посудой».

Петруша развил мудрость глубже:

«Всякое не жизнеутверждающее пересечение – твоя будущая дорога».

Петруша заспешил, но, узнав в несчастном шустрого всегда соседа, притормозил. Стон или возглас спешившего в никуда прошептал ему благодарностью, похожей на удовлетворение.

Мысли подогревались наивностью Петьки – в ракурс обзора попадали обтянутые изощренностями короткие и длинные, сомнительные и стройные конечности молодых женщин. Все, поголовно для него, откровенно играло бедрами. В сердце проснулся Собакович. И эта невидимая загрудинная грань остановилась в невесомости. И уже не Собакович, но еще не Петр Иосифович заспешил домой. В тишину комнаты ворвалось его отяжелевшее, ускоренное возбуждением дыхание. Он с ходу огробастал расплывшееся тесто ягодиц жены Настюхи. Повалил ее, слабую негодованием, на диван.

…Мучительно долго выплескивалась из него нелепая страсть.

– Кто я? Личность, или пустопорожний продукт случайного происхождения, – отвалив от безразличной к его ласкам Настюхи, крутануло скрипучим жерновом в голове.

Сердце Петра Иосифовича уколом пронзила другая мысль:

«Примитив! Для чего живешь, хомо сапиенс!?»

В наплывающем страхе он упорядочил наваждение:

«Я смогу – так было раньше, усилием воли угомонить недуг».

Боль становилась очевидней, она разрасталась до пронзительной. Когти чудовища в перьях впились ему в грудь – дыхание от боли завибрировало. Общий тон и белый потолок над ним потускнели наступившим сумраком. В сгущающейся темноте – коротко, мгновением, промелькнула его жизнь. Он ухмыльнулся себе:

«Надо же, как все последовательно и четко: он – маленький мальчик в шароварчиках и кепочке, длинный коридор коммуналки – перебранки теток на общей кухне, пьяный дебош Жорки – все, от начала и до конца. Над ним зависли скорбные лица родни – все промелькнуло живым кино. Незнакомая ему река – горная, пенная на перекатах, заливала лицо. От бьющейся в агонии воды брызги попадали в рот – мешали глубоко вздохнуть. Вдруг течение резко замедлилось. Петр Иосифович сделал над собой усилие, чтобы избавиться от досаждающей воды, попытался отвернуться».

Он увидел над собой клюв огромного воробья, который норовил извернуться и попасть ему в глаз – когти больно держали грудь. Петр Иосифович заискал одной рукой рогатку – нащупал ее, под другую руку подвернулся огромный булыжник. За спиной чудовища судорожно попытался вставить его в придаток из кожи. Натянутая резина дзинькнула и оборвалась – булыжник выскочил, ударив ему в лицо.

…Наступила полная темнота. Но как легко и беззаботно стало вдруг.

В этом оазисе, скрытом от влияния тёплого моря стечением далеких палеолитических катаклизмов, осень выдалась особенная. Не один – целый замысловатый каскад предгорий, сотворил в этом богоугодном месте нечто похожее на сказку. Достаточные, свободные от скалистых образований долины привлекли сюда еще древних поселенцев, да так и остались притягательными для всех последующих поколений. Если приходила сюда осень, то приходила ощутимо, всегда с холодными ночными атрибутами.

В этом году капризная плутовка импульсными наскоками напоминала маленькую, незлую, но чрезмерно шаловливую собачонку. Возвратное тепло, схожее с ее игривыми наскоками, сдерживало бурный исход увядания. Некоторые листья, пожелтевшие ранним похолоданием, упали, прозелень же оставшихся трепетала, создавая жалкую иллюзию вечной жизни.

Прошу принять моё лирическое откровение, но оно вовсе не для тех, что предпочитают основательность и неизбежность созревших в голове действий. И уж вовсе не для других, кто имеет математический склад ума и не лирик. Надеюсь, оставшаяся плеяда – не прагматиков, чувствующая больше сердцем, не принимающая состояния удобные эпохе, все же составит силу противодействия, достаточную для баланса разумов.

Размеренная смена времен года в других областях, или, смазанная влиянием жаркого солнца здесь на юге, кому-то привычна и вполне достаточна, но баловням судьбы – романтикам, живущим изнутри раздуваемым пожаром, мало классической порции прекрасных мгновений. Им подавай ощущений, сильных прострельным зудом, от копчика через позвоночник в самый центр мозжечка. Оказывается, ощущения эти могут быть умножены одиночными прогулками по еще оставшимся редким уголкам природы, к счастью, не тронутым беспечностью свежего генеалогического посева.

Когда золото засыпающего леса в одну ночь приобретает высокую пробу – наутро рушит устои классики, следом за тем, возвращает назад в прошлое, превращая его в иллюзорное вечное – старая аксиома включается в игру без правил.

Если воздействовать на металл контрастно теплом и холодом, он закаляется – получается булат. Может быть, одна из тех существующих возможностей и создает предпосылку для всех чувствующих сердцем?! Мы не видим физической связи красоты глаз цветущей счастьем женщины с выверенной симметрией её пустых глазниц, но вполне предполагаем их живую чувственную связь.

Который раз в этом году проба золота листвы возрастала и безнадёжно падала, разбавляя душу красками новых ощущений. Бездонный простор неба манил кристальной чистотой. Свечки голых акселератов-ясеньков – вымпелами отпущенной паутины, и те принимали участие в своеобразной игре курьёзов. Над сплошным покровом кустистых зарослей они виделись мачтами фрегатов, колеблющихся на открытом рейде прошлой истории. Возмущениями воздушных потоков потрескивали сухие оболочки семян, в порывах игривых дуновений ветра смахивающие на страстные маракасы латинас. В эйфории пляски созревшие зерна готовы были пробить тесное заключение, желая любой ценой продолжиться в беспечных, веселящих глаз сеянцах.