Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)

Тристану стало обидно до слез:

«И здесь он явно не пионер».

Он вспомнил Сесилию, представил сегодняшнюю встречу. Сердце при воспоминании о ней всегда ускорялось от живого ощущения ее близости. В школьное время за партой она не сторонилась его, дворового пацана, не всегда прилично и чисто одетого. Он до сих пор помнил ее особый запах – это был запах ее дома. Тристан думал, что так может пахнуть только живущий среди цветущих растений. Во время раннего цветения, в марте, он захотел дополнить букет ее ароматов: он украдкой положил ей в парту пушистую веточку мимозы. Она с укоризной посмотрела на него: «Я не люблю мимозы…».

А вслух произнесла:

– Мои цветы – лилии.

Испугавшись разоблачения, он в страхе недоуменно пожал плечами.

Она была участлива с ним, всегда приветлива, но часто молчалива.

С чего началось – Тристан сомневался, он очень давно носил прозвище Робинзон. Может быть, с тех пор, как опрометчиво высказался в своем школьном сочинении на вольную тему, в чрезмерных эмоциях, о мужестве Робинзона Крузо. Главное – Сесилия, в отличие от большинства (иногда прозвище превращалось в оскорбительный фарс) звала его только по имени, чем дополняла особый статус в их однобокой особенности.

На яхте глухо брякнула рында.

Тристан незлобно отмахнулся.

Солнце медленно смещалось в сторону от знойной позиции – оно осветило темные закоулки прибежища. Вода сочилась искрящимися слезами, стекая по папоротникам, вцепившихся в отвесные стены со страстностью скорпионов.

– Как, должно быть, хорошо здесь вдвоем. Прощайте, Мерико и Вахто, – это ваше место.

Тристан вздрогнул от прикосновения к поручням трапа – он не заметил, как доплыл.

– Мастер, ты какой-то смурной сегодня. Я под тентом накрою, ага? У нас суп «Рататуй» с греческими оливками. В маслинке крошка рыбки. Наша рыбка не получилась: донка зацепилась – бычок, паразит, увел приманку под булыжник. Пообедаем – сгоняю на дно.

Тристан безразлично кивнул.

– Не печалься, будет она вся твоя с потрохами, – шепнул Пятница доверительно, брякнув по столу алюминиевыми мисками, – возвращаемся в реальность, ау…

Тристан неожиданно для себя взорвался:

– Просил тебя не опошлять мои чувства?!

– За одно имя на борту такой ласточки, как твоя яхта, не одна угандийская принцесса отдаст свой субпродукт, именуемый сердцем, любая разумная баба – твоя навек.

– Откуда у тебя столько цинизма к женщинам?! – успокаиваясь его добродушным видом, смягчился Тристан.

– Прости, мастер – это врожденный порок. Помнишь нашу комнатку, в какой тесноте мы жили с матерью? В этой комнатке у меня пап перебывало штук… напрягаться надо. Постельные сцены вот в эти уши с пятилетнего возраста засевались, а к пятнадцати вызреть вот в этом самом мозжечке, – он выразительно ткнул себя в темечко, – если подлянку мужикам гнала собственная мать, чего можно было ждать от других? Хорошие мужики проскакивали, кажется, влюблялись. Кидала их всех интеллигентно. Натешится и бросит. Взрослые «сопли» видел не раз.

Красотой брала да развращенностью. Откуда, понимаешь теперь, моя философия? С малых лет познал взрослые противоречия.

– Окстись, Пятница… Ольга Петровна – твоя мама?!

– Хотел бы я для согласия с тобой не понимать высоких категорий с прослабленными местами, мой мастер.

– Сесилия другая!

– Давай супец похлебаем, что-то запершило в горле. Ничего особенного – такая же, как все.

Мгновенная ярость проснулась в Тристане: он неуправляемо вскочил и сжал на шее Пятницы шнурок медальона. Образок впечатался в побагровевшую кожу.

– Придушу болтуна за необоснованные обвинения.

– И задушишь – мир не перевернется, – прохрипел тот задыхаясь, – отпусти, с такелажем одному не сладить… Жена твоя бывшая – тому не лучшее дополнение? И дочь, глядя на нее, примет определенное правило: «Бери от жизни все, пока берется»… Ты в морях совсем оторвался от действительности. Тебя, романтика, принимаю только я, потому что сам из того же измерения. К примеру, о заскорузлости кавказцев… Молодые грузинки, те, которых ты наблюдал и восхищался, мужиков нравственностью подкупают теперь? Юбчонки до беспредела, обтяжки всякие, изощренности, одна мысль – самца в тебе разбудить. Гражданский брак – по сути разрешенное блядство. Отпусти руки и угомонись. Просто возьми Сессилию как самку – за красивое имя, за формы или, там за томный взгляд, утешься призрачной победой и оставь другим.

– Приведи аргумент, несчастный, – просвистел сорвавшимся голосом Тристан.

– Аргумент у меня пониже пояса… – зло пыхнул ему в лицо запунцовевший Пятница.

– Злодей, ты умрешь прямо здесь, ты – примитивный циник!

– Я тобой слишком дорожу, чтобы так похабно изголяться над чувствами, – хрипел Пятница, почти не сопротивляясь. – Жил я с ней – понял, да?

У Тристана опустились руки.

– Подобрал ее в трудное время – думал, ты, гений чистоты, разглядел в ней что-то особенное. Жил с ней, пока не убедился в ее настоящем месте, в общем строю со всеми. До сих пор думал: смогу молчать. Нам троим на одном плавсредстве будет слишком тесно. Но молчать буду, если прикажешь. Ты приподнял меня над самим собой, ты дал мне новую жизнь – я стал полезен самому себе и еще кому-то – я у тебя за это в большом долгу. И я слишком ценю нашу дружбу – молчать смогу, но лгать глазами не обещаю. Это американцы со своими бывшими «уси-пуси» могут, а в глаза, хоть ссы. Хау, мастер, я все сказал.

– К черту обед, подавай лодку – я на берег…

В груди Тристана застряло тупое, холодное, устойчивое убеждение своей особенной правоты:

«Хочу сам все увидеть в ее глазах».

…Усатый таксист грузин лихо несся в потоке машин, лавируя и небрежно обгоняя.

– Эсли громила, значит, думает, всие можьна. Ми его галавой возмлем, – сказал и нагло нырнул под вой клаксонов в узкий просвет между машинами.

Тристан зажмурился.

– Испугался, дарагой? Не боись, Анзори знает весь район: лучше миня нет вадителя. За харошие денги будишь ранше всех.

– Плачу не за скорость. Пусть будет безопаснее, – квакнул возбужденный Тристан.

– Как в песне вашей: «Не спеши, когда спешить нелизя?» Все спишат – ты не баишся апаздать?

– Опоздал уже, генацвале…

– Зачем тогда ехать? Вон, хароший рестаран. «Пашли в кабак – залием жиланья», так, да?

– Хочу посмотреть вслед поезду, который увез ее…

– Красивых женщин и очен умних людей – даром везу. Эдем бистрей, ми могу догнать поэзд.

– Тогда, мой покровитель, цветочков бы надо купить.

– Знаю типерь – разбитый лубовь.

– Первая любовь, – уточнил Тристан.

– Эта савсем плоха…

Мотор зверски рыкнул. Быстрее замелькали балясины приморского бульвара. Магнолии благоухали цветами. Полицейский на стыке улиц назидательно помахал водителю пальцем.