Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)

– Перелицованная вещь – она с виду только новая, а внутри все та же гниль. (Она имела в виду пришедших к власти функционеров). Будь осторожен, не порть себе будущее. Не знаю, какая демократия должна быть в чистом виде, но уж точно не та, что получили в обиход…

…Она столкнулась с ним в тамбуре на стоянке поезда. Их взгляды встретились.

«Живой Сережка Есенин», – бросило Груше краской в лицо.

Остановка крупный узловой центр Ростов-на-Дону. Торгующие женщины расположились вдоль всего состава. Время позволяло, и она прошлась по рядам: торговали, как в Одессе на Привозе, всем. Купив пирожков с картошкой, она не спеша прогулялась по перрону – лицо не переставало гореть. Чем ближе она подходила к своему вагону, тем больше волновалась, не в состоянии справиться с причиной волнения. Груша понимала неизбежность встречи, но не представляла, что парнишка останется в тамбуре. Она встретилась с ним глазами во второй раз: красивый до сбивания дыхания в груди, сероглазый, вылитый Сережка, в подстреленном штатском пиджачке – под рубашкой родной полосатый тельник. Он двинулся следом за ней – Груша чувствовала его всей спиной, не смея обернуться. Стоило ей сесть на свое место – он тут же невинно потеснил мужичков напротив.

Набитый вагон, без единого свободного места, с его появлением обезличился. Вокруг копошилась ничего не значащая серая бормочущая масса. Груша силилась быть непосредственной, пыталась изобразить безразличие на лице – у нее ничего не получалось. Наваждение прожигало лицо, с замиранием тлело в сердце, теряясь в бездонных девичьих тайниках.

Южный город – берег моря. Рассветы и закаты под шум прибоя. Друзья Груши – исключительно пацаны. Развлечения и приключения юности, буквально все, вполне естественно связывались с морем. Первое сколько-нибудь доступное плавсредство со штурвалом и рубкой – земснаряд, черпающий песок на судоходном фарватере. Вначале украдкой – по вечерам, потом днями – с доброй вахтой: шкипером Семенычем, механиком Андреевичем, матросом Толь Толичем и мотористом Василием пропадали на земснаряде. Расстояние до мили она преодолевала вплавь с узелком одежды на голове – назад ее подбрасывали на шлюпе.

Одноклассники, да и все без исключения дворовое братство, жило одной мыслью – о мореходке. Как же тяжело расставалась она с очередным другом вечерних посиделок, узнав и о его поступлении на судоводительское.

Папка рыбалил – капитаном ходил в каботаже на сейнере, мамка работала швеей на фабрике. Родители прочили Грушку в учительницы – она же бредила морем. Дурацкие ограничения в правилах поступления не позволяли вместе с одноклассниками облачиться в морскую форму. Никакие женские изощрения не могли заменить ей фланельку и гюйс. Она жила этой мечтой всю сознательную жизнь.

Седьмой класс школы позади – редкие шли учиться дальше. Она заранее знала, кто пойдет в следующий класс: Галка Григорьева, отличница – у нее проблема с сердцем, Толик Богатов – хороший, начитанный парень, но плохо видящий, Абаджеров – с ушами заткнутыми ватой, женоподобный, с кормой, что у портового буксира. Кто еще? Авакян Аня – толстушка с надутыми щеками штудирует английский, в МГУ стремится, хочет дипломатом мир лицезреть – сложно представить ее в морской форме. Друзья ее (Груши): Валерка Волков, Вовка Шума, Гаспарик, Вовка Полыгал – все в мореходку, даже малявка Вовка Писюн – туда же…

В свою родную не взяли, побоялись нарушить устоявшиеся инструкции. В Одесскую – получилось. Попала на прием к министру – человечище оказался. Яков Александрович Оганезов – сказать личность – ничего не сказать, к себе расположил с первых минут. Загасил слезный позыв сладостями, невзначай поведал о трудностях морской профессии. В конце разговора перешел на жесткие интонации – с трудом сдержалась. Тогда показалось: «усыпил», теперь готовит к отказу. Напоследок сознался: «проверял – ждал слабости, а увидел сильную личность». Согревая ее лучиками своих морщинок, не глядя в бумагу, уверенно поставил резолюцию: «Допустить к экзаменам на общих основаниях». Три положенных экзамена сдала. Прошла на штурманское без каких-либо поблажек. Проблемы пришли позже: как жить в общем кубрике. Спасибо ротному – уступил уголок в своем кабинете. Так четыре года и ютилась за шторкой.

Повзрослевшие парни-сокурсники через одного признавались в любви и верности. Она знала: не было соблазна, не ушла она от него – просто не пришла любовь. Диплом получила красненький, с отличием. Оставили на Черном море.

…«Грушка, цыть, вывернись мехом вовнутрь?» – молоточками в виски стучали слова ротного.

Она не имеет права быть слабовольной.

«Грушка, прекратить»: дала себе последнюю установку.

За годы учебы к опеке Груша привыкла, но здесь в груди схватилось ознобом.

До сих пор тревожные мысли о назначении, о предстоящей самостоятельной вахте куда-то подевались?

Она притворилась спящей, культивируя в себе чудесные, неведомые для нее ощущения.

Прикрыла веки, сосчитала до тысячи, и надо же, сморило: сказалась бессонная ночь. Почувствовала, как клюнула во сне – брови мгновением взлетели – застеснялась. А он, парнишечка, серыми брызгами на нее мельк: заискал в рюкзачке и, скоренько так, свитерочек пухлой вязки под голову подсунул. Опешила – сон пропал от волнения. Одними глазами отблагодарила, боялась: голос сорвется.

– Ты, того, поспи, поспи, поспи. Свитер мягкий, не колется, – по-дружески кивал он, повторяясь много раз, то ли от волнения, то ли для большей убедительности.

…Даже с закрытыми глазами Груша продолжала чувствовать ласковый взгляд парнишки.

«Какой он откровенный, не чересчур ли?», вместе с тем понимая: ей приятно его внимание. Простота общения в мореходке отвлекла от возвышенного. Вот чего ей не хватало?»

Она представила Шурика Пилипенко, самого терпеливого из ухажеров: «Будь он интеллигентнее – смогла бы его приблизить? Нет, нет, сложно представить – Шурик друг, и все тут».

В рассказе Груши прозвучало обращение ко мне, озвученное декларацией к человечеству.

«Ты сам-то не забыл мгновение, когда вприпрыжку к омуту побежало неуправляемое сердце. Один взгляд среди тысяч, утонувший непременно в твоей сути?» Да, вот так Груня говорила и мыслила. И возраст свой считала периодикой в противоречие принятой. Воспринимала прожитые годы не количеством приобретенных морщин, а количеством оставшихся прекрасных мгновений.

…Груша хотела ухватиться за мысль, а нужная, кроме любопытства не рождалась. Она открыла глаза, насколько получилось, прямо посмотрела парнишке в лицо. Голова ее уютно покоилась на свитере.

– Садитесь-ка, морячки, рядком. Вижу: наглядеться не могете друг на дружку, можа, чтось притретси. Спешите, милаи, времена суровыя нонче наступають, – прошамкал улыбчивый дедуля с узелком на коленях.