Евгений Ставцев - Человек у реки (сборник)

Мы разговорились, шутили, где-то даже спорили. Ребята показывали свои рисунки и эскизы, которыми была наполнена их потёртая картонная папка. Дядя Гена, получавший удовольствие от душевного общения, подливал нам в кружки крепкий чай, и мы снова разговаривали, шутили и спорили.

С того самого момента, когда я появился в мастерской, до пятой кружки чая, когда наша ознакомительная беседа уже перешла в дружеское общение, меня не покидало чувство некоего дискомфорта, который возникал во мне при мимолётных, но очень острых и даже пронизывающих взглядах, которыми меня периодически одаривал Павел. Изредка он наклонялся к Олесе и что-то шептал ей на ухо, после чего девушка бросала на меня такой же острый и бескомпромиссный взгляд, как и её товарищ.

Когда была выпита пятая кружка чая, а состояние, дарившее за столом, можно было назвать нерушимой дружбой до скончания времён, я, чтобы покончить с чувством дискомфорта, всё-таки решился задать вопрос художникам.

– Павел! Вы, должно быть, хотите написать мой портрет, судя по Вашим пристальным и изучающим взглядам, которыми Вы меня периодически подвергаете? Или, может быть, я ошибаюсь, и мне это только кажется?

Юноша смущённо улыбнулся и, выдержав паузу, сказал:

– У нас такое ощущение, что мы с Вами уже встречались. Причём встречались при очень интересных обстоятельствах.

Я удивлённо приподнял брови и стал копаться в памяти, где я раньше мог видеть такую обаятельную пару молодых художников. Как ни старался, я ничего не вспомнил.

– Нет, ребята, – ответил я. – Вас бы я обязательно запомнил. К сожалению, а может быть, к счастью, мы с вами нигде раньше не встречались.

– Вы уверены в этом? – твёрдо произнёс Павел.

– Абсолютно! – парировал я.

– Тогда что Вы скажете на это? – Павел достал из потёртой папки лист ватмана и протянул его мне.

Взглянув на рисунок, я чуть не лишился дара речи, мелкая дрожь пробежала у меня по спине, в горле пересохло, несмотря на выпитые до этого кружки чая. Дядя Гена даже присвистнул от удивления и привстал со стула, чтобы лучше рассмотреть изображение.

– Какая техника исполнения! Высший класс! – выдохнул из себя дядя Гена и добавил: – Замечательный портрет!

Я держал перед собой лист ватмана и не верил своим глазам. Я смотрел на свой собственный портрет.

Не то чтобы приблизительное сходство, а почти фотографическое изображение моего лица было выполнено безукоризненно. Всё до мелочей, до малых деталей было показано на портрете – форма носа, углы рта, прищур возле глаз, родимое пятно на левой щеке, ещё одно под правым глазом, вот только борода мне показалась немного неприбранной, неподстриженной и волосы растрёпаны, словно тронутые ветром.

Отрицать, что на портрете изображён я, было глупо. Но откуда взялся этот портрет, я не мог объяснить.

Переведя дух, я спросил у Павла, кто является автором этой работы.

– Этот портрет мой, – спокойно произнёс Павел. – Но рисовал я его больше по эскизу и по памяти. И теперь могу убедиться воочию, что память меня не подвела, как, собственно говоря, и рука тоже. Трудно было Вас тогда уговорить мне позировать, да и не до этого было. Эскиз я сделал украдкой, почти в темноте, при свете костра. В остальном я полагался на свою фотографическую память. Каждую свободную минуту я разглядывал Ваше лицо, его особые приметы, морщины, углубления, родинки…

Как бы Вы ни были тогда против, я всё-таки смог нарисовать Вас и неожиданно, что здесь сегодня могу Вам вручить этот портрет в знак благодарности за Вашу помощь, которую Вы нам оказали тогда на склонах Конжака. Я знаю, что и сейчас Вы будете всё отрицать, как и в прошлый раз, но знайте, что если бы не Вы, мы бы сейчас здесь не сидели. Нас просто не было бы в живых – ни Олеси, ни меня, ни нашего малыша…

– Стоп, стоп, стоп! Хватит! Довольно! – взбесился я, вскакивая со стула. – Какой малыш? Какое спасение? Какой, к чёрту, Конжак? Я ничего не понимаю! Что всё это значит?! Это похоже на какой-то розыгрыш!

Юноша с девушкой бескомпромиссно смотрели на меня, а дядя Гена недоумённо разводил руками, совершенно не понимая, как объяснить происшедшее.

– Но Вы же не станете отрицать, что на портрете Вы – спросил Павел.

Я растерянно смотрел на портрет, как в зеркало и не знал, что сказать в качестве оправдания.

– Сходство, конечно, есть…, – наконец выдавил я из себя.

– Старик, да это ты в мельчайших подробностях до неприличия, – перебил меня дядя Гена, – только шевелюра и борода на рисунке покосматее, чем сейчас.

– Паша изобразил на портрете Вашу внешность, – сказала Олеся, – но, несмотря на то, что мне тогда было тяжело, я хорошо запомнила Вашу фигуру, манеру держаться, Ваши движения, Ваш голос и особенности разговорной речи. Хотя говорили Вы мало и больше молчали.

– Приятель, признавайся, где ты прячешь своего брата-близнеца? – посмеялся дядя Гена.

– Нет у меня никакого близнеца, – ответил я и, делая вид, что пытаюсь что-то вспомнить, обратился к Олесе с вопросом:

– А почему Вам было тяжело, Олеся?

– Неужели Вы всё забыли и ничего не помните? – удивилась девушка.

– Я пытаюсь вспомнить.

– Может быть, для Вас это пустяки и Вы совершаете подобные поступки каждый день, но уж мы точно это не забудем никогда, – сказал Павел. – Если желаете, я могу Вам напомнить, что с нами тогда произошло.

Это случилось два года назад. Мы тогда учились на последнем курсе института, и у нас были последние студенческие каникулы, которые мы решили напоследок провести на природе, вдали от городской суеты. Тем более для этого был хороший повод: мы только что поженились и решили себе устроить медовый месяц да ещё совместить его с пленером – как-никак оба художники. Отправились мы на гору Конжаковский Камень в августе, чтобы запечатлеть краски наступающей осени на фоне уральских гор. Мы с Олесей давно хотели побывать там. Это было наше первое путешествие на Конжак и вообще на Северный Урал. Конечно, природа там изумительная – есть, где остановиться глазу художника.

Я слушал рассказ Павла. Олеся доставала из папки этюды, написанные акварелью и наброски, выполненные карандашом, и показывала нам с Дядей Геной. На рисунках были запечатлены горы, разноцветные луга и травы, ощетинившаяся тайга, летящие птицы, облака над горизонтом, пурпурное небо перед заходом солнца.

Я рассматривал рисунки и, хотя я никогда не был на Конжаковском Камне, под впечатлением рассказа и виденных пейзажей я мысленно переносился туда, на его скалистые склоны, на его вершину, шёл к ней сквозь леса, переправлялся через бурные реки…

– А эта работа была сделана как раз накануне того происшествия, – сказал Павел, указывая на акварельный рисунок с заходящим за горизонт солнцем. – Этот этюд нарисовала Олеся, стоя на вершине горы, уже перед самым закатом. Я поторапливал её, чтобы нам вернуться к своей стоянке затемно.