Инна Тронина - Постумия

Мимо быстро прошли два ночных гостя. Один из них – в золотых очках. Они сверкали всеми своими аксессуарами, а выглядели как после спецприёмника. Заметили меня, точно. Но сделали вид, что ничего не помнят. А вот и Саша пробежал. Легко кивнул мне и послал воздушный поцелуй. Он был без шапки, в кожанке на натуральном меху. Похоже, только что прополоскал рот одеколоном. Вся эта респектабельная публика послезавтра вернётся в свои шикарные офисы. И Саша продолжит кидать очередных дольщиков-лохов.

– Здравствуйте, Марианна! Извините, ради Бога… Меня неверно сориентировали, потому что поезд прибыл не к той платформе.

Водитель «Ауди» Павел Червяк, на рублёвском жаргоне паркстроник, смущённо смотрел мне в лицо, настойчиво забирая сумку. Был он высокий, костистый, очень сильный. Часто охранял дядиных дочек на выезде в гости и в театры. В ночные клубы и в рестораны Ингу с Кариной родители не пускали.

– Как вы доехали? Надеюсь, благополучно?

– Ничего, нормально. – Я облегчённо вздохнула, потому что боялась теперь за всех. И за Павла – тоже. – Все наши здоровы?

– Да, не сглазить бы. Кроме хозяина, конечно. – Павел имел в виду Вячеслава Воронова. Потом он внимательно взглянул мне в глаз. – Идёмте, Марианна. Всеволод Михайлович ждёт.

Водитель приподнял повыше клетчатую кепку и пошёл вдоль вагонов. Шаги он отмерял длинными ногами – как циркулем. Лопатки шевелились на широкой сутуловатой спине, натягивая замшевую куртку. Я пристроилась рядом, прижимая к животу сумку-грыжу с документами. Старалась не зацепиться за чемоданы на колёсиках, за тележки и узлы. Но всё-таки врезалась лбом в чей-то туго набитый рюкзак и пихнула локтем спортивную сумку. Выругавшись вполголоса, я обогнала носильщика с телегой, потому что голова Павла возвышалась над толпой уже метрах в десяти от меня.

Вокруг все целовались, смеялись, обсуждали родных и друзей. Они предвкушали приятную, праздную субботу. И я подумала, что совсем недавно сама была такой же и очень многих этим раздражала. Политика казалась мне уделом пожилых мужчин и непривлекательных женщин, которым уже больше нечем в жизни заняться.

И первым, кто опроверг мои представления о жизни, стал именно Борис. Он занимался политикой вовсе не потому, что не нравился женщинам, был бедным или не удался экстерьером. Карьеру же построил, когда я ещё не родилась. Он будто бы не старел и оставался моим ровесником – только очень умным. И уж совсем странным казалось то, что «папик» старше его лишь на пять лет – такими разными во всех отношениях были эти мои френды…

Около машины я подвернула ногу. Сказалась противная, непреходящая дрожь в коленках. Павел охнул, подхватил меня под руку и бережно усадил в лимузин. В салоне свободно могла разместиться приличная компания, да ещё по пути позавтракать.

Мелькнула мысль обратиться к Павлу с просьбой заехать на тот мост. Совсем ненадолго – только глянуть одним глазком. Меня разрывали два противоположных чувства – горе и любопытство. Но потом я отказалась от этой идеи. Павел ведь ничего не знал. Я предстала бы перед ним просто зевакой, которая заставляет ждать генерала Грачёва и всё его семейство. Да и сам дядя был не в теме, и потому сильно разозлился бы.

В лимузине работала печка, но сухое тепло скользило только снаружи. А внутри у меня всё заледенело, как в морозилке. Мы рванули с Комсомольской площади к Садовому кольцу, и я прикрыла глаза. Но это не помогло. Мельтешащие люди отпечатались на сетчатке. Прямо в мозг навязчиво лезла реклама. Когда я с трудом подняла веки, тёмно-алый маникюр опять расплылся перед глазами. Слёзы текли за ворот куртки, и я ничего не могла с ними поделать.

Ладно, что Павел ничего не заметил – я предусмотрительно села сзади. И впервые в жизни мне захотелось завыть по-бабьи, упасть на землю, покататься. Может, стало бы легче. Но я могла сейчас только вертеть на пальце кольцо жёлтого золота с бриллиантом в виде сердечка. И думать о том, что мы с Борисом действительно никогда больше не увидимся; по крайней мере, в этой жизни. Я действительно опоздала навсегда.

И нечего теперь спешить на мост где всё равно не дадут помолчать и подумать. Там, конечно, народу туча. Одних журналюг немеряно. Ещё попаду в кадр, а после начнут разбираться – кто такая? Лучше потом сходить, когда оцепление снимут, и затихнет шум. Постоять там, представить, как всё было. Ведь я же ходила этой дорогой – Саша в поезде правду сказал.

Будь всё по-прежнему, я обязательно загуляла бы. Но сейчас решила, что пора с этим кончать. Город как будто отодвинулся от меня, отторг. И я отринула Москву. Теперь мне точно будут мерещиться кремлёвские башни в мертвенном свете прожекторов и фонарей, сияющий храм Покрова. И Москва-река под мостом, которая никогда не смоет эту кровь, не унесёт в прошлое минувшую ночь.

Единственный, кто теперь может измениться, – я сама. Отныне вокруг лишь серое небо, серые дома, серый асфальт. Снега в городе нет, но мне кажется, что едем сквозь метель, и ледяное крошево сечёт лицо. Если вылезешь, сразу завалит насмерть. Надо, наверное, дяде признаться, всё рассказать. Он, может быть, поймёт. И уж точно удивится. Меня ведь не исправить. Во всяком случае, дядя так считает.

– Покайтесь, грешницы! Поделитесь опытом! – восклицает он, когда хочет обсудить мой новый роман. Теперь всё в прошлом, и я могу говорить. Хуже уже никому не будет.

В машине работала автомагнитола. Одна весёлая песенка следовала за другой. Падали ритмичные аккорды, а мне хотелось зажать уши. Потом опять пошли новости. Да замолчите же вы – нет больше сил терпеть!..

Вот ты какая, Москва! Хуже джунглей, хуже большой дороги. И эти камеры на столбах, менты и топтуны в штатском ничему помешать не могут. А, может, и не хотят.

Я словно узнала что-то гадкое о человеке, которого раньше считала порядочным. С опаской и злобой я думала не только о Москве, но и о себе прежней. Ведь кто-то должен быть виноват – и я мысленно крыла себя последними словами. Сладострастно обливалась помоями, припоминая все свои грехи. И через какое-то время поняла, что уже могу дышать…

Похоже, я для того и пришла в этот мир, чтобы преодолевать трудности. Потом уже астролог объяснил, что у меня тяжёлая карма. Я постоянно буду разрываться между мелкими человеческими слабостями и стремлением к высокой духовности. Вечные колебания между двумя мирами порождают непрерывные тревоги и неудовлетворённость.

В прошлых воплощениях мне пришлось испытать много страстей, пережить массу потерь. В этой жизни я должна встать на путь искупления и отказаться от своих прежних дурных привычек.

Получится это или нет, будет зависеть не только от меня, но и от жизненных обстоятельств. Ещё ничего не решено. Я могу как возвыситься, так и упасть окончательно. Ход событий или вытянет меня к свету, или утопит во тьме. Всё это произойдёт через мужчин, которых вокруг меня очень много.