Вера Сытник - Гражданин ГР

Граница уцелела, по ней пошли мелкие длинные трещинки, да местами облупилась краска. Рядом стояли танки, оцепленные нарядом пограничников с хмурым капитаном во главе. Капитан держал в руке бутылку коньяка и выжидающе смотрел на перебежчика. Увидев, что тот очнулся, офицер поставил бутылку на землю, потрогал ремень, проверяя, не съехала ли пряжка, и, убедившись, что всё на месте, потянулся к висевшему на боку пистолету.

– Та-а-к, – сказал он недовольно. – Что будем делать, товарищ Гр?

«Товарищ» вскочил на ноги. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять – Гр перепутал в темноте: вместо отверстия, прикрытого газетой, сунулся в доску объявлений, приколоченную к границе ржавым гвоздём. По соседству с ней задирались от ветерка углы помятой «Вечерней столицы», грозя обнаружить сделанную им дырку. Мигом оценив обстановку, Гр ловко подхватил рассыпанные стволы, прижал их покрепче к телу и кинулся бежать в сторону газеты. Ему удалось подцепить недопитую бутылку с земли, сорвать с капитана фуражку и протиснуться в чужую страну, прежде чем пограничники пришли в себя. Гр был одной ногой в Эх-Вынии, когда один из солдат вдруг прыгнул и сорвал с него ботинок.

– Ну и заяц! – засмеялся капитан, опешивший от прыти нарушителя, ничуть не огорчённый из-за фуражки, но разозлённый тем, что Гр стащил коньяк.

А Гр, допив из бутылки, бросил в бывших соотечественников второй ботинок. Капитан успел уклониться. Он засмеялся ещё раз и крикнул:

– Не возвращайся, парень, никогда! Слышишь? Никогда!

При этих словах офицер подошёл к доске объявлений, сорвал с неё какой-то листок, затем кинул его через отверстие сбежавшему из его рук проходимцу. Гр пальцами ноги осторожно перевернул листок, там он увидел своё лицо, выглядывающее из-за стекла скафандра. Снимок сопровождался небольшим жирным текстом, в котором слова «секреты», «государство», «полёты» и «насос» были выделены красным цветом. Гр не стал читать листовку. Наступив на неё пяткой, он вдавил бумагу в траву и, сдвинув фуражку на затылок, показал капитану язык. Закинул связку стволов на плечо и, насвистывая, удалился.

С высоты птичьего полёта Эх-Выния напоминала картину в стиле импрессионизма, бережно вставленную в широкую рамку, образованную берегом голубого моря на юге, зелёными горами на севере и синими полосками рек на востоке и западе. Таинственный художник постарался – от вида прекрасной страны, вольготно лежащей посередине пустыни, так и веяло праздником! Картина блестела на солнце, вся облитая ярким оранжевым светом.

Океан был спокоен и тих. Будто стараясь оживить его дыхание, мастер крупными мазками усилил волны, направив их в сторону плоского берега. Послушные желанию невидимого художника они легко набегали на мягкий песок, неслышно целуясь с пляжем, и так же легко отступали назад, унося с собой воспоминание о нежном прикосновении. Море было голубым, как и небо, которое ласково улыбалось ему с высоты и тоже стремилось к поцелую. Остроконечные горы напоминали корону с частыми зубцами, из-под которой с обеих стороны выбегали синие ленты рек, устремлённые к океану.

Основную часть занимала пустыня. Она не имела чётких границ, их без конца нарушал своевольный ветер, беззаботно гулявший над песчаными просторами, то сужая, то расширяя их. Повсюду просматривались яркие пятна зелёных оазисов. Самые маленькие, размером с танцевальную площадку, выглядели неровными кляксами, сделанными художником по неосторожности, а крупные, бывшие под стать хорошему лесочку, казались тщательно прорисованными цветами с множеством лепестков.

Каждый, кому посчастливилось взглянуть на картину сверху, испытывал непреодолимое желание добраться до этих оазисов, чтобы убедиться в существовании тончайшей, смешанной с запахами экзотических растений прохлады, чтобы услышать птичьи голоса, перебивающие журчание водопадов, и увидеть роскошные травы. При взгляде на картину так и хотелось прыгнуть голышом в океан, проплыть по одной из речек или побродить в прекрасных садах, раскинутых по их берегам. Нигде, кроме Эх-Вынии, нельзя было найти таких диковинных фруктов, которые эхвынцы выращивали на своей земле, отправляя затем по всему миру.

Кроме дуриана и рамбутана, они разводили дельфинов и разбивали парки, мечтая о том времени, когда страна превратится в сплошной дендрарий. Часть жителей работала на севере, где располагались фабрики и заводы, производившие необходимую для жизни утварь. А часть – на юге, там находились морские верфи. Все были заняты делом: кто-то строил мосты и аэродромы, а кто-то втыкал ростки бамбука в землю и ждал, пока они вырастут до крыши его дома, чтобы сделать из него нужную вещь вроде подзорной трубы или кресла-качалки. Все активно трудились, используя каждый кусочек земли, но в горные леса не лезли, оставив их освоение на «потом».

По характеру эхвынцы были спокойными, необыкновенно гостеприимными людьми. Они никогда не раздражались, понимая, что в этом мало толку, и старались вести себя аккуратно, чтобы на них тоже никто не раздражался. Такой принцип поведения говорил об уверенности в себе, о том, что эхвынский народ знал кое-какие секреты, позволявшие всегда оставаться здоровым, жизнерадостным сообществом. Северные жители могли показаться более суровыми, чем южные, и это было вполне естественно, если вспомнить, что в древности из-за гор на Эх-Вынию постоянно нападали чужеземцы. Иностранцы, прибывающие в страну в большом количестве, стремились уехать в центр, поближе к знаменитым банановым лесам, о которых они слышали, что там всё из натурального золота. Но никто и никогда не видел банановое чудо, эхвынцы строго охраняли свои заветные леса и не пускали туда чужеземцев.

В каждом эхвынском городе был свой банановый лес, пусть небольшой, но самый настоящий. В нём росло такое множество различных деревьев, странным образом соседствующих друг с другом, что он казался не лесом, а роскошной ботанической фантазией. Эхвынцы любили его, считая, что нет ничего прекрасней, чем это романтическое место, куда они время от времени приходили, чтобы нарвать бананов или просто побродить между деревьями.

Первым делом все бежали к тянь-шаньским елям, чтобы удостовериться, что у великанов полный порядок и что они надёжно подпирают небо своими широкими плечами. Стройные тополя по сравнению с могучими долгожителями казались юнцами. Эхвынцы веселились, видя, как эти строгие с виду деревья пугали простодушных гигантов волнами белого пуха, который они внезапно обрушивали на них. Извилистая лиана и пятнистый кактус принимали пух за облако и начинали кокетничать перед ним, что вызывало всеобщий смех. Эхвынцам нравилось, пристроившись под каштанами, следить за молодыми берёзками, дружно бегающими по лесу, или смотреть на старый дуб, который день и ночь наблюдал за акацией, нервно кутающейся в ажурную накидку. Гордые кипарисы изо всех сил тянулись в далёкое небо, показывая собственную исключительность. Манго, в густой листве которых пели птицы, а белки читали стихи, напоминали волшебные храмы искусства.