Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

– Скоро буду учить ему сына.

– Надо же, так вы женились. И кто избранница?

– Натали, дочь нашего предводителя.

Лангоф вздрогнул.

– Вы удивлены?

– Нет, но кто бы мог подумать, что это будет она.

– Браки заключаются на небесах. – Протазанов неожиданно подмигнул. – Переводя на наш язык, это означает, что жён не выбирают. Впрочем, я доволен. А вы по-прежнему холостяк?

– И неизвестно, когда перестану им быть.

– Так спросите у дворецкого. Говорят, он всё наперёд знает.

– Не больше нашего.

Лангоф натянуто улыбнулся. Протазанов посмотрел пристально.

– И про войну?

– Только то, что мы победим.

– Ясное дело! – расхохотался Протазанов. – Как написано в газетах, мы сломим врага и вернёмся на белом коне. Закажу-ка я у вашего портного ещё кадетский мундир сыну. Как думаете?

Лангоф кивнул, радуясь, что Протазанов перевёл разговор. Но тот неожиданно вернулся.

– А я подозревал, что ваш пророк мало чем от нас отличается. В конце концов, мы тоже многое предвидим. Заказав в трактире рябчика, убеждены, что его съедим, а, взяв извозчика, уверены, что доедем. – Он на мгновенье смолк, тронув висок. – Также мы знаем, что, отправившись по делам, встретим по дороге тысячи таких же бедолаг. Мы в этом не сомневаемся. В сущности, мы живём в мире, где почти исключён случай, в нём всё выверено, как в часах, в нём всё идёт по расписанию. Иначе бы нас охватила тревога. Некоторым, правда, от этого делается скучно, они ищут опасности, приключений, едут в дикие страны, где ничего нельзя предусмотреть. Но большинство избегает риска. Мы ходим привычными тропами, нам страшно шагнуть в сторону, будто на тряском болоте. А стало быть, пророки у нас за ненадобностью, разве девицам узнать про суженого. – Протазанов расхохотался. – Ну, вот и я вам развёл философию, не всё же вам одному.

Он протянул на прощанье ладонь, как вдруг его глаза сузились.

– А ведь я в победу не верю… И что живым вернусь.

Он стал необычайно серьёзен. Лангоф хотел что-то сказать, но Протазанов отмахнулся:

– А, не всё ли равно. Прощайте!

Повернувшись на каблуках, он застучал по коридору.

После родов Василина располнела, подурнела и всё реже разглядывала себя в зеркале. Взяв на руки ребёнка, которого боялась оставлять на попечение мужа, она целыми днями бродила по улицам, простаивая у витрин с модной одеждой, разглядывала манекенов или грызла на бульваре семечки, сплёвывая шелуху рядом с лавочкой, пока проходивший дворник, кашлянув в кулак, не говорил: «Сударыня, извольте не сорить!» Дома Василина ходила растрёпанная, куксилась, словно маленькая, и всё чаще устраивала сцены. Иногда после ссор, когда ей нужна была постель, она вела себя, как провинившаяся собачонка, ластилась, но прощения не просила, и от этого Черноризу должно было быть противно. Но Чернориз принимал всё с тупым равнодушием, снося ласки и ложь, как раньше побои. Из его памяти уже напрочь стёрлась деревня, работа на постоялом дворе, усадьба в Горловке, и теперь ему казалось, что он всю жизнь провёл в сером доме-колодце, спасавшем от холодных февральских ветров, дувших с залива, деля комнату с крикливой губастой женщиной, называвшей его мужем. Он так и не усвоил правил городской жизни, шарахаясь от громыхавших трамваев, пьяных извозчиков и ряженых, толпы которых на Масленицу затопляли улицы. Он оставался деревенским, а из житейских истин, торжествовавших в городе, вынес всего одну: никто никому не нужен. Однако другого он себе не представлял, смиряясь со всем, как животное, посаженное в клетку. И всё-таки ждал исхода. Данила слепо подчинился судьбе, связавшей его с Лангофом. Он видел себя под бомбами, освещённого пожарищем, когда Лангоф с перекошенным лицом поднимал роту в атаку охрипшим от крика голосом. Поэтому, когда барон предложил ему идти на войну, нисколько не удивился. Узнав об этом, Василина ахнула, но, быстро поняв, что изменить ничего нельзя, стала торговаться.

– Этого хватит на пару лет, – отдал ей Лангоф все наличные. – А если что, поезжайте в Горловку, я предупредил о вас.

– И кого мне спросить?

– Неверова.

Накануне Неверов получил телеграмму: «Дорогой друг, отбываю на фронт, распоряжайтесь моим имением как сочтёте нужным».

– Мне деньги не для себя нужны, – Василина кивнула на кроватку в углу, – хочу, чтобы вырос, не как мы, образованным.

Лангоф посмотрел на розовощёкого, спеленатого младенца с тусклыми, слюдяными глазами и подумал, что всё повторяется – в срок его отдадут в гимназию, будут рассказывать про Цезаря, Рюрика и Гомера, вдалбливать мифы, которые обзовут культурой, а когда он в них разочаруется, когда наступит прозрение, что всё, чему его учили – ложь, станет слишком поздно. Так он и проживёт в старых мифах, и с ними же умрёт. Впрочем, всё – миф. А зачем тогда выдумывать новый?

Василина обняла мужа и вдруг заголосила.

– Карточку хоть оставьте, молиться буду!

Фотоателье было маленьким, запахнутым шторами, стены облеплены пожелтевшими снимками, за которыми заказчики не пришли. Пожилой, суетливый фотограф долго рассаживал у белой, натянутой на стену простыни – в центре Василина, по боками Лангоф и Чернориз, – собирая треногу, возился у громоздкого аппарата.

– Так-с, улыбочку, сейчас вылетит птичка! – спрятался он под чёрной материей, спадавшей на пол с его сгорбленной фигуры.

От магниевой вспышки Лангоф моргнул.

– А ведь ваше ремесло со временем отомрёт, – вставая, сказал он.

– Это ещё почему?

– Так аппарат ваш усовершенствуют, он будет у каждого, зачем же к вам приходить.

– Ну, это когда будет! На наш век хватит.

– Скоро, уверяю вас. Всю свою жизнь можно будет сфотографировать, все стены обклеить своей персоной. – Лангоф обвёл рукой желтевшие на обоях снимки. – Так будет в каждом доме, и скоро – надо же удовлетворить наш нарцисизм.

Пожав плечами, фотограф протянул квитанцию.

– За карточкой, пожалуйста, завтра.

– Отдайте женщине, она заберёт.

Василина зарыдала.

Лангоф снова был в университете. По расписанию дождался окончания лекции, вошёл с первым выскочившим студентом. В аудитории шум, гам.

– Вот, проститься пришёл, – тронул он за рукав Николая, сидевшего за столом в окружении молодёжи.

– Лангоф! – обернулся тот. – Так, господа, расходитесь, не забудьте свои конспекты.

Аудитория быстро опустела. Николай потёр нос, пачкая его мелом, и поднял глаза на высившегося Лангофа.

– На войну?

– Добровольцем.

– Другого не ожидал. Проводите?

Как и в первую встречу, вышли на набережную.

– Значит, и в вас пробудили патриотизм. Не обижайтесь, Алёша, мы все былинки на ветру – время гнёт в свою сторону, туда мы и растём.

– Так ветер ещё уловить надо, а можно всю жизнь против плевать.