Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

– За Россию!

– За государя-императора!

– За победу!

Не садясь, повторили…

Из офицерской землянки Лангоф вернулся пьяным.

– На парад стараешься?

Данила уже почистил его мундир с выпушками и теперь до блеска тёр золочёные пуговицы.

– И правильно молчишь. Когда он будет, парад-то? – Хмельные глаза Лангофа загорелись. – А может, и без нас пройдёт… Ну, дай что ли примерить.

С трудом попав в рукава, Лангоф встал перед треснувшим ручным зеркалом, которое держал Данила.

– Нравлюсь?

Данила кивнул, слегка наклонив зеркало.

– Держи ровнее! – Лангоф повернулся боком, задирая горкой погон на плече. – Так мы завтра в бой и пойдём, будто на парад. – Подмигнув себе в зеркале, скривился: – А знаешь, брат, что избавляет от иллюзий?

Данила пожал плечами.

– Пуля.

Атаковали на рассвете. Серые шинели полезли из окопов, густой россыпью засеяли перепаханное снарядами ничейное поле. Приготовив ножницы, уже кромсали проволочные заграждения. Давно пристреленные немецкие орудия грозно молчали, потом залпом ошпарили картечью. Всюду замелькали чёрные мухи. Застрекотали пулемёты. Под кинжальным огнём роты залегли. Через минуту стало ясно, что атака захлебнулась. Оставляя раненых, поползли назад. Обессиленные, сваливались в окопы. А ураганный огонь не прекращался. Снаряды ложились кучно, а один, пущенный вдогон, разорвался в траншее, сразив осколками полкового священника. Чернориз смотрел на громоздкий, съехавший набок крест, на окровавленную рясу, торчавшую из-под накинутой сверху солдатской шинели, переводил взгляд на скорчившегося рядом Лангофа и не мог понять, отчего тот, обхватив голову, плакал, мелко сотрясая плечами.

Марков оказался прав. Благодаря отвлекающему удару казачьи части южнее прорвали фронт, уйдя в глубокий рейд по немецким тылам. Марков подал рапорт, докладывая, что в связи с тяжёлыми потерями полк нуждается в немедленном переформировании. Сообщив об этом офицерам, он попросил Лангофа задержаться.

– В других ротах неспокойно, – хмуро сказал Марков, когда они остались одни. – Офицеры жалуются, много недовольных, социалисты ведут подрывную деятельность. Вы им симпатизируете?

– И потому покрываю? Нет. Но я их понимаю.

– Я тоже! – вскочил Марков. – Половина состава выбыла. А войне конца не видать. Хотите кипятка? Самовар ещё горячий.

Открутив вентиль, Марков обжёгся, чертыхаясь, наполнил два стакана.

– Слышал, вы у себя в поместье преобразования затевали, быт крестьянский налаживали…

– И потому заподозрили?

– Я не к этому. Любопытно просто, вот вы за мужиков всей душой, а, знаете ли, что они вас, дай им волю, первого же и расстреляют? И социалисты за милую душу к стенке поставят, и глазом не моргнут. Им кажется, они за народ мстят, а их на это ущербность толкает. Вам нужна власть?

– Нет.

– Мне тоже.

– Это потому, что у нас она от рождения.

– А вы хотите, чтобы из грязи в князи? – Марков сделал глубокий глоток, краснея, стукнул стаканом о стол. – Конечно, среди социалистов есть искреннее, так и среди вельмож они редко-редко попадаются. Монархист или социалист – ни о чём это не говорит, важно другое – крыса ты или человек, а в обносках или звёздами на груди блещешь – дело десятое. И всегда так было. Людей, правда, всё меньше.

– Зато крыс больше.

У Лангофа задёргалось веко.

– Ну-ну, Алексей Петрович, – по-отечески похлопал его по плечу Марков. – Я же вижу, вы – человек. Ладно, ступайте.

Ноябрь 1916

В сырой землянке при свете тускло мерцавшей керосиновой лампы Лангоф играл в карты с кряжистым штабс-капитаном, прибывшим в полк с инспекцией.

– Мне сегодня везёт, – улыбнулся барон.

Где-то наверху, совсем близко, разорвался снаряд. Штабс-капитан вздрогнул:

– Да, вам действительно чертовски везёт…

Возле Лангофа высилась горка банкнот.

– А знаете, оставьте их себе, – отодвинул он её на середину стола. – Я всё равно не знаю, что с ними делать.

Штабс-капитан удивлённо сощурился.

– Ну, если вам унизительно моё предложение, считайте, что я играл нечестно.

Лангоф надел фуражку.

– Здесь душно, не желаете проветриться? Чудесная ночь.

Штабс-капитан мотнул головой со всклоченными седыми волосами.

– Ну, как хотите. Данила!

На пороге вырос Чернориз.

– Позвольте откланяться, – обернулся к штабс-капитану Лангоф. – Завтра переводят в тыл.

В окопах царила холодная слякоть. Меркло поблёскивал штык у часового, впереди, до проволочных заграждений, вспыхивали редкие огни. Лангоф шёл впереди, медленно, вглядываясь в лица спящих солдат, за ним семенил Данила. Окопы были вырыты под прямым углом, и Лангоф решил срезать путь, выскочив на нейтральную полосу. Чернориз, согнувшись, побежал за ним. Оба услышали свист снаряда, не успев броситься на землю. Разорвавшись, он накормил обоих осколками. Один на двоих. Опрокинутый навзничь Лангоф широко раскинул руки, точно собирался обнять темневшее небо. Он ещё успел представить, как завтра их будут рассматривать со звериным любопытством те, кто, ещё задержавшись на свете, продолжат играть в жмурки со своим будущем. Они обступят образовавшуюся от взрыва воронку, всматриваясь в мёртвые лица, снимут фуражки, которые прижмут к измазанным грязью кожаным тужуркам, станут мелко креститься, бессильно отводя от себя смерть. А потом молча разбредутся, продолжая тянуть свою лямку.

– Что же ты… – обернувшись, прошептал Лангоф.

Но Данила Чернориз его не услышал.

Мысли, пришедшие на лестнице ( фр. ).